Наверное, я сама виновата, я слишком многое ему позволяла, но я боялась его потерять. К чему скандалы, выяснения отношений? Ведь насильно мил не будешь. А я хотела всегда быть для него милой. Я на несколько часов раньше его вставала, лишь бы успеть привести себя в порядок и приготовить ему завтрак. По вечерам я читала ему свои повести и рассказы. Мне было важно только его мнение. Стоило ему сказать «чушь» о каком-то рассказе, и тот в одно мгновение оказывался в мусорном ведре. Но если он хвалил, я была самым счастливым человеком. Да, я слишком многое ему позволяла, и он это тоже понял…

Начались ссоры, если это можно было так назвать. Он высказывал все, что обо мне думал, а я молчала, стараясь прекратить конфликт. Он называл меня тряпкой, бесхребетным созданием, а я… Я глотала пачками таблетки, и он, забрав меня из реанимации, целовал мои руки, умолял простить и клялся, что такое больше не повторится. Действительно, ТАКОГО, больше не было. Один раз заглянув в лицо смерти, я сама не успела понять, что поняла, но стала уравновешеннее, словно замкнулась в скорлупу. Меня трудно было оттуда извлечь, и это, кажется, раздражало его сильнее всего.

В тот день он пришел с работы раньше обычного. У меня была ангина, и я сидела в кресле с листами новой рукописи, но не столько работала, сколько изнывала от температуры. Мне было так плохо, что я не сразу сообразила, чем он занимается, и лишь молча следила, как он беспорядочно заталкивал свои вещи в чемодан.

– Я ухожу.

Я молчала. А что было говорить?

– Ты что, оглохла? Я сказал, что ухожу. Ты понимаешь своими куриными мозгами? Ухожу навсегда!

Наверное, всему виной болезнь, но я… улыбнулась. А когда в чемодан полетели книги, которые он мне дарил на День рождения, я шатаясь прошла к серванту, достала и подала ему неначатый флакон духов, подаренный мне к Восьмому марта.

Его глаза стали еще зеленее от злости. Выхватив флакон, он сильно толкнул меня. Я не удержалась на ногах и упала, ударившись головой о ручку кресла. Из рассеченной брови струйкой сочилась кровь.

– Верка! Верка, тебе больно?! – Валерий словно очнулся от какого-то наваждения, или, напротив, стал жертвой нового, и бросился ко мне.

В его глазах было столько сочувствия, что я не выдержала и расхохоталась.

– Ты что, спятила?

Глаза его расширились от удивления. И тут я впервые позволила себе сказать, что Я думаю о НЕМ:

– Иди к черту!

Он отшатнулся, схватил чемодан и все же не мог оставить последнее слово за мной:

– Ты дура с манией величия. То, что ты пишешь – сплошной бред! – Он всегда чувствовал, куда надо бить.

– Валера, солнышко… – Едва выдохнула я сквозь смех.

– Что еще? – Он на секунду задержался.

– Солнце мое, ты – дерьмо!

Полгода я прожила как в тумане. Скорее по привычке старалась быть самой красивой и желанной, и все верила, что он вернется.

Как-то совершенно случайно заметила в столе Любки, той самой фифы, которая любит получать от жизни удовольствия, флакон духов той же марки, что и те, мои. Не знаю зачем, попросила посмотреть. На коробочке оказалось маленькое пятнышко светло-розового лака… Это был тот самый флакон. У меня внутри все рухнуло.

На следующий день я впервые пришла на работу без косметики. Мне стало плевать на все и на всех. Единственное, что меня еще занимало – я писала, писала ночами, как проклятая, стараясь себе, ему и всем доказать: я умею, я кое-чего стою! А чего стоишь ты, Валера?!

Я проклинала его, но все же ждала. А сегодня вдруг поняла: он мне не нужен и по-настоящему не был нужен никогда…

– Почему ты улыбаешься?

– Ты же сам предложил вспомнить о хорошем.