Я опустилась на пол, в грязь, оставленную всеми, кто побывал здесь до меня. Я не могла ни двигаться, ни говорить. Боль пригвоздила меня к земле, будто сила притяжения вдруг утроилась. В проеме под дверцей примерочной я видела ноги людей, продолжавших спокойно жить. И завидовала. Раз уж я в жизни ничем не выделялась, то могла бы хоть в смерти отличиться: никогда не слышала, чтобы кого-нибудь нашли бездыханным в примерочной, сраженного собственным уродством.

Когда я перестала выходить и откликаться, Шарлотта пролезла ко мне в кабинку. Ей пришлось чуть ли не ползти, чтобы не ободрать себе спину. Она присела рядом со мной и, не говоря ни слова, по-женски меня обняла. Моя Шарлотта, моя малышка. В ее молчании я угадывала: «Все будет хорошо, мама, все будет хорошо, я люблю тебя, мамочка». Она старалась не дышать, словно тоже хотела исчезнуть. Ни о чем не спрашивая, она погружалась вместе со мной в зыбучий песок. И от этого возникало желание повеситься.

– Ну что, размер подходит?

– Супер.

– А как тебе скинни?

– Тоже супер.

Тут меня разобрал безумный смех, накатил так же внезапно, как недавно уныние. Я содрогалась всем телом. И чем больше пыталась сдержаться, тем сильнее хохотала. Заразившись от меня, Шарлотта тоже прыснула со смеху. То еще зрелище: обнимаются две женщины, одна из которых стоит полуголая на коленях на грязном полу магазина и вот-вот готова разрыдаться.

– Помнишь, когда ты была маленькая, то постоянно запиралась в общественных туалетах и не могла открыться?

– Пф… да!

– Каждый раз было одно и то же: я говорила тебе не закрываться, но ты это делала!

– Да уж, мне почему-то никогда не удавалось открыть задвижку. Наверное, потому что я жутко стрессовала.

– И я пролезала под дверцу.

– И даже над дверью перелезала, когда проем внизу был слишком узкий.

– Правда?

– В отеле «Шато-Лорье». Ты была в платье, так что тебе было не до смеха.

– Господи! Да, припоминаю.

Из примерочной мы вышли минут через пятнадцать со следами от уже высохших слез на лицах, продолжая хихикать над историями, которые нам вспомнились. Продавщица смотрела на нас так холодно, что можно было подумать, будто в этой сети магазинов персоналу улыбаться запрещено. Я понимаю, нет ничего смешного, когда джинсы, пошитые в Бангладеш руками нещадно эксплуатируемых работников, стоят почти две сотни долларов за пару, обеспечивая шикарную жизнь кучке бессовестных буржуа. Не до смеха, когда я сначала заявляю, что выбирать тут не из чего, а потом покупаю эти самые джинсы.

Клодина, не увидев меня в офисе после обеда, отправила мне несколько сообщений. Она просила перезвонить, поскольку ей надо было сказать что-то очень важное.

– Прости меня.

– И ты прости.

– Но это не то важное, о котором я хотела с тобой поговорить.

– Конечно, нет. Ты хотела рассказать, как превратить Жака в говнюка.

– Ну не так прямо.

– И все-таки я бы хотела узнать, как это сделать.

– Не думаю, что это хорошая идея…

– Я хочу знать, выкладывай.

– Уверена?

– Да.

– Частный детектив.

– Частный детектив? И что, по-твоему, он мне расскажет, этот частный детектив? Что мой муж ушел к любовнице?

– Я же говорила, идея не ахти.

– Тем не менее ты собиралась мне ее предложить.

– Да, ведь если мы хотим сами себе помочь, то иногда неплохо узнать, что все было совсем не так, как мы думали.

– Что ты хочешь сказать?

– Черт, надо было мне помалкивать.

– Продолжай, раз уж начала.

– Ты считаешь Жака святым, но он совершенно точно не такой.

– Почему?

– Статистика не в его пользу.

– При чем тут статистика?!

– Да ты послушай!

– Ну продолжай!

– Как долго он встречался со своей Шарлен, прежде чем с ней воссоединиться?