– Тебе, наверное, опротивело двадцать пять лет слушать одни и те же истории?

– Нет, он классный рассказчик.

– Тогда он плохо одевался.

– Нет.

– Храпел?

– Нет.

– Вонял?

– Нет.

– Даже когда спортом занимался?

– Даже тогда.

– Он был неорганизованным?

– Я более неорганизованна.

– Он никогда не слушал твои рассказы, только делал вид, что ему интересно?

– Это не так.

– Он мыл по субботам свою тачку у гаража?

– Он никогда ее не мыл сам.

– Надевал носки с сандалиями?

– Нет.

– И всегда был спокоен?

– Будто никогда не умрет.

Когда мы перебрали все, у меня возникло ощущение, что я зависла над бездонной пропастью. Каждый изъян, которого в нем не оказывалось, подчеркивал мое собственное несовершенство, и в конце концов я убедилась, что все эти годы была недостойна человека, женившегося на мне, судя по всему, скорее из жалости, чем по любви.

– Так, ты преувеличиваешь, это никуда не годится. Ты сейчас в той стадии переживания горя, когда превозносишь своего бывшего, боготворишь его и уничижаешь себя. Это нормально, не бери в голову, скоро пройдет. Таким замечательным он, конечно, не был, ты это поймешь на стадии отрешенности. А пока придумаем еще что-нибудь.

– Бесполезно.

– Это поможет убить время. Потому что времени тебе понадобится, судя по всему, немало – не похоже, что он скоро станет говнюком в твоих глазах.

– Он никогда не станет говнюком.

– Возможно, надо подумать о радикальных средствах.

– Например?

– Есть почти стопроцентный способ перевернуть игру.

– Пф…

– Но я уверена, что это не в твоем духе. Я знаю очень многих, кто проделал такое, но это не в твоем духе, и навязывать не буду, к тому же я не поручусь, что все выйдет как надо.

– Что за бред ты несешь?

– Жак, быть может, не такой уж идеальный супруг, дорогая моя.

– Да, он обычный человек, но для меня всегда был безупречным джентльменом.

– Глупости! Он изменял тебе, вел двойную жизнь! А потом еще и обвинил тебя в том, что ты скучная!

Я думала, чем больше повторяешь какие-нибудь слова, тем они сильнее затираются, мельчают, становятся обмылками, выскальзывающими из рук, а они, наоборот, обрели невероятно разрушительную силу и теперь растекались внутри меня нефтяным пятном. Скучная, как унылый пейзаж.

– Подлый прием, очень подлый, да ты просто…

– Кто? Ну давай же! Кто я? Встряхнись! Разозлись на меня! Ради тебя я потерплю! Разозлись на меня, разозлись хоть на кого-нибудь! Жак твой не вернется, все кончено, дорогая моя! Он ушел к своей тридцатилетней шлюшке!

– Ты говоришь так, потому что сама обломалась и Филипп не вернулся к тебе!

– Но твой дорогой Жак тоже не вернется, ты отрицаешь действительность, бедняжка моя, хватит мечтать, уже не один месяц прошел! Он такой же говнюк, как другие, и так же, как и другие, предпочитает свежую плоть.

– У него сейчас трудный период, это всего лишь интрижка.

– НЕТ! Он ушел к ней жить! Алло, Хьюстон! Он ушел, Диана, очнись!

– Но мы женаты…

Тут она попятилась, будто я сказала, что у меня лихорадка Эбола.

– Окей. Но давай сейчас раз и навсегда кое о чем договоримся: прекрати твердить об этом, в офисе на обеде над тобой уже все смеются.

– Кто? Из-за чего?

– Рассказывая о своем разрыве с Жаком, ты всегда подчеркиваешь, что вы по-прежнему в браке.

– Но мы еще женаты, разве это ничего не значит?

– Нет, Диана, ничего это не значит. Если разлюбил, то разлюбил, и никакой брак тут не поможет. В браке нет ничего волшебного, ни от чего он не защищает.

– Но супружеские союзы крепче, они дольше держатся, есть же такая статистика!

– Статистика никогда не учитывает любовь, моя дорогая!

– Какая ты циничная, Клодина, это печально.