Открыв глаза, я еще некоторое время не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, тело вообще не слушалось меня, да и как оно могло слушаться, когда голова сама не понимала, что надо, для чего и как, не могла сосредоточиться ни на какой мысли, а они бегали, кружились, не задерживаясь и никак не цепляясь ни за одну извилину в голове. Единственное, что я четко осознавал, – это то, что язык давно прилип к пересохшему горлу и очень хочется пить. Выпив залпом целую бутылку противно теплой воды, я начал приходить в себя. Потихоньку, медленно в мозг стало возвращаться и выстраиваться все, что навалилось за последнее время. Одеваясь, я почувствовал, как силы возвращаются ко мне. Приводя себя в порядок, я где-то подспудно чувствовал, что что-то все-таки не так. И точно: я не слышу лязга железа и сопения перетруженных спортивными занятиями тел из коридора, импровизированно переделанного под спортивный зал. Назвать все эти сооружения коридорами, спортзалами, штабами можно только с большой натяжкой – это «Шанхай» из строительных вагончиков, которые появились в непонятные времена, после чего переоборудовались, достраивались, накрывались крышами переходы между ними, и получилось непонятное строение, в которое архитектурная мысль, опасаясь за свою жизнь, даже не заглядывала. Но для особо одаренных педантичный Скорняков изготовил табличку «Штаб», куда я и стремился за пропущенной мною из-за стрессняка информацией. Вскочивший мне навстречу Гена чуть не прокричал:

– Там идет бой.

Затем, переведя дыхание, продолжил на той же нервной ноте:

– Алханов за Старыми Атагами развернул колонну и через Гойты несется в Урус-Мартан, с ним Шаравин и Хаджибеков. Все наши убоповцы в полном вооружении с собрами ждут команды на выезд.

Связи ни с Алхановым, ни с Шаравиным, ни с Хаджибековым не было уже полчаса, я сорвал голос, крича в радиостанцию так, как будто при отсутствии связи я мог докричаться до них и без ее помощи. Треск эфира продолжал взвинчивать напряженную обстановку, щекотал нервы и слух, не выдавая никакой информации. Появившийся на пороге Долгов вылупился на меня красными с бодуна глазами, как будто пытался увидеть на мне ответы на все свои вопросы, после чего ошарашил сообщением:

– Омоновцы возвращаются на базу, есть потери.

И опять застыл, упершись в меня взглядом, в ожидании какого-либо решения. Но решение было одно: схватить штабную машину – и галопом в ОМОН.

– Бойцам – отбой тревоги, до особого распоряжения, а ты со мной, полетели!

И понесся синий разъездной «жигуленок» на базу ОМОН, чтобы ответить на повисшие в воздухе вопросы.

Преодолев «змейку» из бетонных блоков, мы подъехали к КПП, где очень смурной боец, опечаленный тем, что именно в этот день ему достался наряд нести службу в расположении базы, а не быть вместе со всеми в бою, с нотками раздражения сказал, что командир на выезде и пропустить он нас не может. Я предъявил ему специальный пластиковый пропуск РОШ по Северному Кавказу, где на обороте почти во всю карточку написано: «Всем военным и гражданским властям, правоохранительным органам! Предъявителю настоящего пропуска оказывать помощь и содействие! ВСЮДУ!», – и сказал, что мы дождемся руководства в штабе. Но пропуск для него в нашем препирательстве не возымел никакого действия – как слону дробина! Он с упертостью барана стоял на своем. Я уже начал раздражаться, но где-то в недрах карманов камуфлированной куртки моего оппонента прозвучал радиоголос: «Я – Патриот. Командирам рот собраться в штабе». Препирательства сразу же потеряли всякий смысл, и металлическим голосом, не терпящим возражений, я приказал ему доложить Патриоту о нашем прибытии. Через пару минут рьяно выполняющий свои обязанности боец был сама любезность. Но он уже был неинтересен – информационный голод гнал нас в серое двухэтажное здание. Но как бы мы ни торопились, мы встали, склонив головы, отдавая дань признания минутой молчания, у мемориала из гранитных фотографий погибших бойцов, в центре которого – Герой Российской Федерации, первый командир чеченского ОМОНа Муса Газимагомедов. Увидев нас из окна, Бувади спустился и молча встал рядом с нами, пропуская через боль в сердце жизненный путь каждого бойца с фотографии. Взглянув на меня, он прервал молчание и голосом, полным печальной торжественности, произнес: