Они стали встречаться, дружить, ходить за ручку. Малышня бегала за ними, показывая пальцами: «Тили, тили тесто, жених и невеста!». «А ну» – резко поворачивался к ним Алик, грозя кулаком, и дети со смехом разбегались в разные стороны. И потом, после дет. дома, когда она училась на швею, а он в техническом училище, они много виделись, ходили друг к другу в гости в общежития. Жизнь складывалась удачно. Света после училища устроилась в ателье, Алик на завод фрезеровщиком, они поженились, сыграли скромную, но очень весёлую свадьбу в общежитии на деньги, которые бережно копили целый год. Стали жить в комнате на подселении, в тесноте да не в обиде. Через полтора года родилась первая дочка Аленка. Жили они дружно, душа в душу. Мелкие бытовые ссоры тонули в море всепоглощающего чувства, имя которому любовь. Но видимо, кто-то там, на верху не устаёт посылать людям испытания и ни спрятаться от них, ни откупиться. Жизнь постепенно, сначала незаметно, потом более явно начала тяжелеть. Сначала выросли цены на продукты и предметы первой необходимости. Потом, начались трудности в покупке детских вещей, и вдруг все товары, как по мановению злого волшебника, исчезли с прилавков магазинов. Было даже странно заходить в эти магазины, смотреть на пустые стеллажи, полки, на скучающих продавцов. Парадокс: продавцы есть, товара нет. Казалось, мир сошел с ума. Далее началось ещё хуже. На заводе стали задерживать и без того скудную к тому времени зарплату. Дошло до того, что люди работали без заработка по нескольку месяцев. Предприятие начало работать не целую неделю, многие цеха закрывались, людей сокращали, иные уходили сами. Большинство же боялось увольняться из страха не получить заработанное. В отношении информации, по поводу зарплаты, можно сказать, что ситуация напоминала полный вакуум. От непосредственного начальства добиться вразумительного ответа не было никакой возможности. Начальники цехов и участков только недовольно отмахивались от рабочих, как от надоедливой мошкары. Доведенные до отчаяния люди, собрались в группу, и пошли на свой страх и риск к кабинету директора. Возглавляла процессию комсомолка-активистка Анечка.

Собралось немало, человек тридцать. Пятеро прошли в приёмную. Остальные остались ждать снаружи, среди них был и Алик.

– Вы, по какому вопросу товарищи? – обратилась в надменном тоне секретарша директора, дама бальзаковского возраста, в очках и с химией на голове. – Геннадий Алексеевич сегодня не принимает, запишитесь на приёмные часы и приходите.

– Нет, мы требуем, требуем – громко и чётко проскандировала Анечка – чтобы директор вышел к нам и разъяснил. Когда нам выплатят зарплату, и когда прекратится этот бардак.

– Потише, барышня, вы не в лесу – попыталась успокоить её страж директорских дверей.

– Доложите – более спокойным голосом попросила девушка.

– Вы, что себе позволяете? – возмутилась секретарша. – Немедленно выйдите из помещения, иначе рискуете получить выговор.

Анечка вытянулась в струну, побледнела, глаза её расширились, дыхание перехватило, руки вытянулись по швам, пальцы сжались в кулаки. Все присутствующие замерли. Казалось, она сейчас вцепится в шантажистку, и что будет дальше предсказать страшно. Так бы оно и случилось, если бы в ту же секунду не открылась дверь в кабинет директора, и в приёмную не вошёл невысокий мужчина в сером костюме тройке. На лице его была улыбка миротворца. Он начал говорить, сопровождая свою речь жестами, словно плыл брассом:

– Что за шум? О, Анечка! Что-то ты давно не заходишь. Что случилось?

– Мы зашли узнать, когда зарплата?