Наконец девушка набралась решимости оторваться от ласк, чтобы продолжить волнующий обоих разговор, начатый у реки.

–Володя, спасибо тебе за твою любовь. Но не требуй от меня категоричного ответа. Пока не требуй. Слишком неясно наше будущее. Я боюсь остаться одна. Ведь совсем немного нам осталось быть вместе, рядом. Потом ты окончишь школу, пойдешь либо учиться, либо, если не получится, тебя заберут в армию. И я уеду домой. Вот выпущу ваш класс и уеду. Между нами будут расстояние и разлука. Быть может на несколько лет. Пока я могу сказать, что ты и твое будущее меня очень волнуют. И свое будущее также связываю только с тобой. Я должна быть уверена, что за годы разлуки ты ко мне не охладеешь. Вдруг встретишь «другую» женщину, женишься. В этом случае я останусь старой девой. Поэтому я и боюсь окончательно утонуть в твоей любви. Не забывай, что я старше тебя на восемь лет. Если вдруг мы расстанемся навсегда, то наша дружба превратиться для тебя, лишь в штрих в биографии, первой любовью. Для меня же она будет последней. Для меня она превратится в крах мечты. Крах МОЕЙ жизни. Поэтому, Вов, я и боюсь потерять голову, принять призрачный мираж за реальность своего счастья, исполнение мечты.

Володька слушал и продолжал увлеченно играть с девичьими ногами, пытаясь улучить момент и прорваться через запретную черту.

–Любовь Николаевна, давайте счастливо проживем это время. А будущее мы будем потихонечку готовить, строить.

–Вов, нам надо перейти на «ты». И называй меня по имени. А то глупо получается: мы с тобой целуемся, и в тоже время на вы. Только, пожалуйста, наедине. На людях мы так же далеки. Для всех. Хорошо?

От жары, источаемой буржуйкой, от хмельной красоты призрачной девушки с дурманящей плотью голова у Володьки закружилась, грудь распирала горячая волна нежности. Он потянулся к учительнице, горохом запрыгали по полу пуговицы с халатика.

…Он целовал ошалевшие от удивления глаза, шею, грудь. Целовал жадно, страстно, обходя лишь губы, так как боялся в ответ уловить несогласие, порицание. Целовал, сгорая в безумном огне нежности, оставляя на ароматной коже жгучие следы любви.

Любовь Николаевна, спиной прижимаясь к печи и стирая с нее известку, тихонечко поднялась с лавочки.

Иступлено, с нервной дрожью во всем теле, гладил Володька хрупкие плечи, неумело ласкал. И целовал, целовал, целовал…

Девушка запрокинула голову, закрыла глаза, отдаваясь во власть обезумевшего паренька. Руки ее безвольно повисли. Горячие губы непрерывно и испуганно шептали:

–Не надо, Володя…не надо…

6

Наступила зима. Злые декабрьские ветра постоянно переметали дороги, устраивая заносы. Село забросало высокими плотными сугробами. Дома зябко кутались в мохнатые снежные шапки. Лес, закуржавевший от мороза, облепленный хлопьями снега, тонко потрескивал хрустальным звоном лопающихся деревьев. День ото дня мороз крепчал. Ветер постепенно стихал. Наконец установилась морозная, но солнечная погода.

Чуть тянула поземка. Поздним вечером Яковлев Володька направился по узенькой тропинке, протоптанной в глубоком снегу многочисленными пешеходами поперек всего поля между двумя соседствующими селами. Это был кратчайший путь. Дороги регулярно чистили тракторной «бабочкой», но идти по ней надо было втрое дальше. Поэтому пешеходы предпочитали тропинку.

В доме у Любови Николаевны окна светились, но были зашторены. У ворот, уткнувшись бампером в высокий сугроб, стоял бортовой грузовик.

Яковлев вошел во двор. Намеренно громко хлопнул калиткой. Не желая попасть в неловкое положение, этим он дал знак о своем приходе. Громко потопал на нижней ступеньке крыльца, сбивая с ботинок налипший снег.