Был еще Яник, который, как он сам любил повторять, являлся единственным человеком в группе, поступившим в вуз благодаря своим глубоким знаниям, в обход всесильного «принципа уважения». Он стал душой «элитарной» группы, обладая острым умом и блистательным красноречием. Когда он начинал говорить, все замолкали – вернее, начинали гоготать. Тактика общения у него была отточена до блеска. Виртуозно ориентируясь в любой компании, он мгновенно угадывал жертву, козла отпущения, как раз достойную своей роли и участи, затем искусно подводил несчастного к теме разговора и, наконец, начинал измываться по-черному. Жалкие потуги жертвы, ее беззубая оборона тонули в тотальном потоке острословия Яника. Компания была в диком восторге и полностью поддерживала изощренного краснобая. За право быть среди «элиты» Яник платил тем, что потешал ее, и неважно, что для этого он издевался над себе подобными.

В эрудиции и в способностях нельзя было отказать и Рафику. Интеллигент, он остался в памяти Эмиля человеком, источающим тонкую иронию: безобидную, не создающую напряженности между собеседниками. Тем более что в массе своей люди были довольно толстокожи для того, чтобы оценить такую изысканность. Эмиль не мог называть Рафика «доцентовским сынком», ибо тот не нуждался в покровительстве, ему не нужна была слава отца – он сам был независимой и самостоятельной личностью.

Рамиз. Этот умный и смотрящий на жизнь трезвым взглядом парень все ставил под сомнение и по-своему был оригинальной личностью. Сын директора крупного производства, на первый взгляд он был не кичлив, однако в разговоре с ним нельзя было не заметить, что чувство собственного – и не только в интеллекте – превосходства так и выпирает из него.

Самир – вот кто был настоящим сыночком доцента. Приземистый, худощавый, со скуластым лицом среднеазиата. Ребята называли его восточным человеком – за его неприязнь ко всему, от чего веяло западным. Он был интересен для «элиты» в качестве козла отпущения, той самой назначенной жертвы Яника. Целомудренный и благочестивый, он еще ни разу за свои восемнадцать лет не выпил, не покурил и не переспал с женщиной. Одним словом, прекрасный экземпляр для словесной экзекуции, на радость публике. Самир терпел, иногда огрызался и даже ругался. Хуже того, пытался сострить что-то в адрес Яника, но в результате каждый раз смеялся в одиночестве. Вот, пожалуй, и весь состав мужской «элиты».

Что касается Эмиля, то для него первый год студенчества фактически был потерян. Не было насыщенных, бурных, бьющих ключом студенческих будней и праздников. Для него все осталось неизменным. А как же это невыносимо и тоскливо, когда жизнь восемнадцатилетнего юноши напоминает трясину: ноги жутко вязнут, и нет сил сделать шаг вперед… В то же время Эмиль успокаивал себя тем, что его отчужденность, его одиночество, его жалкое влачение серой жизни не так-то уж и контрастировали со студенческой жизнью окружающих его сокурсников. Хотя они и чувствовали себя на ее острие и были по-своему счастливы. Но таких Эмилю было просто жаль.

Средний эшелон группы объединял ребят, стоящих на более низкой социальной ступени, родители которых были служащими средней руки. Все у них было «среднесоветским»: возможности, потребности, внешний вид, амбиции, уверенность в своих силах. Эти ребята были лояльными в общении, не строили соответственно из себя черт знает кого, были просты. Добродушны и не привередливы.

И, наконец, третье сословие состояло из ребят, представляющих рабочий класс. Они были намного старше своих однокурсников и попали в вуз через подготовительный курс на льготных условиях. Ребята эти уже отслужили в армии и успели поработать на производстве. Отличались замкнутостью, сдержанностью, осторожностью и подозрительностью. Будучи взрослыми и сильными, они смотрели на членов «элитарной» группировки чуть ли не как на классовых врагов: считали их слюнтяями, сынками, дармоедами, бессовестно пользующимися благами, предоставленными их родителями и кичащимися ими на каждом углу – особенно перед теми, кто лишен оных. Это больше всего бесило этих трудяг, привыкших полагаться лишь на себя. В бессильной злобе, молча, они терпели боль, которую причиняли им выпущенные в них словесные стрелы «элитариков», несущие издевку, высокомерие, пренебрежение, превосходство. Одного из этих бывших работяг назначили старостой группы. Борис был высоким худощавым парнем со впалыми щеками, маленькими, широко расставленными глазами и тонкими, бескровными, всегда плотно сжатыми губами.