– Все нормально, Филипп, уже все хорошо.

– Что хорошо? – прошамкал Филипп. – Как ты… вы?

– Мы отлично. Лучше, чем у Лены, ведь ты мне не изменял.

– Чего? – дернулся Филипп и тут же застонал от боли.

– Так, к слову, не обращай внимания. Тебе очень больно? Сейчас «скорую» вызову.

– Не надо «скорой». Гадство! Все пропало.

– Ничего не пропало, пока ты, я и наша доченька живы.

До приезда врачей Арина рассказала мужу об Озерове – проклятии ее школьных лет.

– Я его убью, – проскрипел зубами Филипп.

– Стоит ли руки марать о мразь? Убьешь, в тюрьму сядешь, меня и дочку бросишь?

– Все равно убью, – упрямо твердил Филипп.

У него было сломано одно ребро и два треснуто. Выбиты два зуба, половина лица представляла собой сиреневый флюс. В больнице Филиппа накачали обезболивающими, и первая ночь прошла относительно спокойно. Но утром оказалось, что он не может без стона встать, сесть, повернуться, даже дышать было адски больно. В больнице им дали справку – освидетельствование побоев, но Филипп решительно не хотел подавать заявление в полицию. Он не верил, что Озерова с дружками накажут. «Они там все полицаи, – говорил Филипп, – натуральные полицаи, как бабушка рассказывала, как в войну». Филипп был ослеплен жаждой мести, и даже перспектива потерять бизнес уходила на второй план по сравнению с желанием поквитаться с Озеровым.

Арина всегда знала, что ее муж смелый и храбрый, точнее – подозревала в нем эти качества. Но Арина не могла предположить, насколько вредными и безрассудными в наше время могут быть средневековые понятия о чести. Филиппа оскорбили, его чести нанесен удар – значит, все бросай, обо всех забудь и защищай свое доброе имя.

Родителям сказали, что Филипп поскользнулся и упал с лестницы.

– Этажа три летел, – покачал головой папа Арины, не поверил.

Они шепотом спорили в своей комнате. Арина доказывала, что надо подавать заявление в полицию, Филипп слышать об этом не хотел. Мол, вот он поправится, сам разберется с Озеровым. Арина исчерпала все аргументы, когда Филипп вдруг неожиданно застыл, точно вспомнил о чем-то важном, перестал зло хмуриться.

– Камеры! – воскликнул Филипп.

– Какие еще камеры? – не поняла Арина.

– Я включил камеры на тестирование, хотел тебе сюрприз… Они должны записать!

Филипп попытался вскочить, но прострел зверской боли повалил его на кровать.

– Если на пленке все записано, идем в полицию? – быстро спросила Арина.

– Ладно, – простонал Филипп, – помоги мне встать.

Заявление в полицию они отнесли. Следователь не сказал, что дело неперспективное, но на его лице было написано, что граждане Поляковы напрасно хлопочут. Точно Арина и Филипп обратились не в орган, охраняющий закон, а в камеру забытых вещей, где им не гарантируют, что потерянную ценную вещь найдут и вернут.

Расположение камер видеонаблюдения оказалось исключительно удачным, и на черно-белой немой записи было отлично видно, как топчут ватрушки, как Озеров и его «шестерки» бьют Филиппа и даже, крупно, похотливое рыло Озерова, когда он пытается лапать беременную Арину.

Она не могла допустить, чтобы Филипп из-за урода Озерова сел в тюрьму. Но Филипп от мести не откажется – ясно как божий день, и тут никакое следствие не поможет. У Арины созрел план.

Филипп выслушал жену и не мог не согласиться, потому что в итоге выходило, что и его желание исполнялось, и ответственности можно было избежать.

– Приколько! – оценил Филипп хитроумность жены. – Кто сказал, что беременные женщины тормозят мозгами?

– Тот, кто не видел женщину на сносях, у которой муж под уголовную статью торопится.

Одной из причин, из-за которой открытие пекарни задерживали, была необходимость сдать сессию. В Москву Арина уехала одна, Филипп проводил ее на вокзале. Через три дня он вместе с Антоном и Сергеем отправился карать Озерова. Без помощи друзей было не обойтись, Филипп только-только начал передвигаться без зубного скрежета. Филипп настоял, чтобы Антон и Серега надели черные маски, но свое лицо, на котором громадный фингал из малинового превращался в зелено-желтый, не прятал.