Невероятное впечатление на Ольку произвел дедушка в узбекском халате с бородкой, который как две капли воды походил на самого старика Хоттабыча, изображенного на обложке одной из любимых ею книжек. Единственным отличием от Хоттабыча, было разве что, то, что вместо чалмы на голове у этого дедушки была тюбетейка. Двойник Хоттабыча сидел на кошме, скрестив ноги, пил из маленькой пиалушки какой-то зеленый напиток и после каждого глотка непременно одобрительно кряхтел. А прямо перед ним на расстеленной белой салфетке возвышалась сооруженная наверняка им самим пирамида из продолговатых, неправильной формы, но явно лакомых кусочков серого цвета, внешне отдаленно напоминающих подсолнечную халву. «Старик Хоттабыч» трогательным скрипучим голоском периодически повторял: «Шоколад-мармелад-мёд-халва… Шоколад-мармелад-мёд-халва…»

Поесть хоть чего-нибудь, им всем, конечно, уже давно хотелось, причем, со страшной силой. Но увы, даже попробовать рекламируемую самим «Хоттабычем» «шоколад-мармелад-мед-хадву» им так и не посчастливилось, потому что мама тихонько, чтобы не услышал отец, сказала про «Хоттабыча», что-де «этот старый хрен понамесил туда всякую херню, а дерёт аж по пять копеек за хреновину».

Проходя мимо деревянной бочки, установленной на телеге с запряженной в нее осликом, они увидели стоявшую рядом девочку-подростка с множеством косичек.

– Холоду-у-шечки!… Холоду-у-шечки!..– мягким тонким голоском призывала она.

– Па, а что такое «холодушечки»? – одним из первых, как всегда, обрел дар речи Толька.

– Та-а, Толька, обычна ж вода о то с колонки! Тока, шобы она оставалася холодна на о такой жаре, они жеш, паразиты, кидають у бочку лягушек, а потом продають о ту воду людям…

– Живы-ых?…

– А на гада дохлых закидывать? От дохлых, Толька, вода тока протухнить. Та тут вы еще много чего повидаете…

– Пфу-у-у!!… – дружно засмеявшись, дети стали нарочито плеваться, – Вя-я- ак!..

Несмотря на то, что было очень жарко, и хотелось не только есть, но и пить, но, то ли от волнения, то ли еще от чего, никто из детей так и не осмелился попросить родителей купить им даже «холодушечки».

Впрочем, от ощущения голода и жажды их отвлекало и просто завораживало буквально все вокруг.

В этот день дети впервые увидели настоящий трамвай. И даже проехали на нем несколько остановок, в том числе и… свою. Дело в том, что, когда отец велел всем продвигаться к выходу, Ольке с Павликом непременно захотелось проехать еще, хотя бы немного, в этом красно-желтом, почти сказочном вагоне. Они мертвой хваткой уцепились за спинки сидения, и ни Аньке, ни Толику не удалось заставить их покинуть свои места, а у родителей в этот драматический момент руки были заняты багажом. Тогда-то отцу и пришлось освободить свои руки, чтобы отодрать младших сначала от сидения, а потом и в переносном смысле, но уже на остановке, когда они, с горем пополам, вышли из трамвая. Одним словом, оказалось, что по вине Ольки и Павлика семья проехала две лишние остановки, и в обратную сторону отец велел всем идти пешком. Обливаясь потом, отец шел самый первый с двумя большими чемоданами, наполненными картошкой, и сильно ругался. Следом за отцом, тоже с двумя чемоданами шла мама. Но у мамы в одном чемодане была одежда для всей семьи, а в другом, что поменьше, была тоже картошка «на первое время». Но мама, в отличие от отца, шла молча. Анька с Толькой тащили какие то котомки, и, когда отец делал паузу, они шипели на Ольку с Павликом, потому как пока еще не могли простить им случай с трамваем.

Наконец, они вошли во двор одного из частных домов. Жили в нем вовсе не узбеки, а украинцы, и как оказалось, они были старыми знакомыми бабушки Арины. Дедушка Гриша был совсем старенький и очень хмурый, он тяжело дышал и почти беспрерывно кашлял. Даже у Ольки не было уверенности в том, что после очередного приступа кашля дедушка не умрет: «Хоть бы он только… не умер… Хоть бы батя не разозлился за то, что дед так сильно „бухыкает“ и не заругался бы на него…»