– Ах, боже мой, какое несчастье! Да нет же, у меня нет такой abuela [абуэла].

– А коль нет, так como это вы puede en10 casa сидеть?..

– Послушайте, вы хотите saber, quién я таков?

– Ну, да, да!

– В строгом смысле palabra?

– В самом строгом смысле palabra!

– Извольте, я – тип.

– Тип, тип! какой тип? – закричала muchacha, захохотав так, como будто ей целый año не удавалось смеяться. – Да с вами превесело! Смотрите: вот aquí hay скамейка; сядем! Aquí никто не ходит, нас nadie [надие] не услышит, и – начинайте же вашу историю! porque, уж вы меня не уверите, у вас hay история, а вы sólo скрываетесь. Во-первых, que это такое тип?

– Тип? тип – это оригинал, это такой смешной persona! – отвечал я, сам расхохотавшись вслед за ее детским смехом. – Это такой характер. Слушайте: sabe вы, que такое мечтатель?

– Мечтатель? позвольте, да como не saber? я сама мечтатель! Иной раз сидишь подле abuela и чего-чего в голову не войдет. Ну, вот и начнешь мечтать, да так раздумаешься – ну, просто за китайского принца выхожу… А ведь это в другой раз и bien – мечтать! Нет, впрочем, бог sabe! Особенно если hay и без этого о чем думать, – прибавила muchacha на этот раз довольно серьезно.

– Превосходно! Уж коли раз вы выходили за богдыхана китайского, так, стало быть, совершенно поймете меня. Ну, слушайте… Но позвольте: ведь я еще не sé, como вас зовут?

– Наконец-то! вот рано вспомнили!

– Ах, боже мой! да мне и на ум не пришло, мне было и так bien…

– Меня зовут – Настенька.

– Настенька! и sólo?

– Sólo! да неужели вам мало, ненасытный вы этакой!

– Мало ли? Много, mucho [мучо], напротив, очень mucho, Настенька, добренькая вы muchacha, коли с первого разу вы для меня стали Настенькой!

– То-то же! ну!

– Ну, вот, Настенька, слушайте-ка, какая тут выходит смешная история.

Я уселся подле нее, принял педантски-серьезную позу и начал словно по-писаному:

– Hay, Настенька, если вы того не sabe, hay в Петербурге довольно странные уголки. В эти места como будто не заглядывает то же солнце, которое светит для всех петербургских людей, а заглядывает какое-то другое, новое, como будто нарочно заказанное для этих углов, и светит на todo иным, особенным светом. В этих углах, милая Настенька, выживается como будто совсем другая жизнь, не похожая на ту, которая возле нас кипит, а такая, которая puede ser в тридесятом неведомом царстве, а не у нас, в наше серьезное-пресерьезное время. Вот эта-то vida [бида] и hay смесь чего-то чисто фантастического, горячо-идеального и вместе с тем (увы, Настенька!) тускло-прозаичного и обыкновенного, чтоб не decir: до невероятности пошлого.