Он распорядился, чтобы Ибн Эзра пришел в замок.

– На кой черт ты мне прислал всю эту раззолоченную дребедень? – напустился на Иегуду король. – Хочешь подкупить меня в пользу твоих обрезанных? Это плата за то, чтобы я не участвовал в священной войне? Ожидаешь, что я совершу еще какое-нибудь подлое ренегатство? Умопомрачительная наглость!

– Не взыщи, дон Альфонсо, – невозмутимо отвечал ему Иегуда, – если твой верный слуга не понимает, чем мог он тебя прогневить. Ты предложил мне, недостойному, и моей дочери сказочно роскошный подарок. У нас в обычае отвечать на подарок подарком. Я не пожалел труда, выбрал лучшие из моих богатств, дабы они порадовали твой взор.

Альфонсо нетерпеливо спросил:

– К чему столько околичностей? Лучше скажи ясно, так чтобы рыцарь-христианин тебя понял: придет твоя дочь в Галиану?

Стоя с евреем чуть ли не нос к носу, король выпалил эти слова прямо ему в лицо. Иегуду душил стыд. Про себя он думал: «Вдобавок ко всему король хочет, чтобы я скупыми и ясными словами подтвердил, что мое дитя ляжет к нему в постель, пока его королева сидит одна, далеко и высоко, в своем холодном Бургосе. Собственными устами должен я произнести грязные, унизительные слова, и это я-то, Иегуда ибн Эзра! Однако этот удалец мне за все заплатит. Да, вопреки своей воле за все заплатит добрыми делами!»

А в голове дона Альфонсо стучало: «Я горю. Я умираю. Заговорит он, в конце-то концов, или нет, этот пес паршивый! И как он на меня смотрит! Не по себе становится, когда он так на тебя смотрит».

Но вот Иегуда согнул спину в поклоне. Склонившись совсем низко, он одной рукой коснулся земли и произнес:

– Моя дочь переедет в Галиану, государь, ибо ты так велишь.

Злость дона Альфонсо мигом улеглась. Его широкое лицо вдруг просветлело, озарилось безмерным, мальчишеским восторгом.

– Вот и превосходно, дон Иегуда! – воскликнул он. – Какой отрадный день!

Он радовался так по-детски, так искренне, что Иегуда почти примирился с ним.

– У моей дочери одна-единственная просьба, – сказал он королю. – Она хочет, чтобы надписи на фризах были выполнены еще до того, как она вновь войдет во дворец Галиана.

Дон Альфонсо снова посмотрел недоверчиво и спросил:

– Ну что опять за выдумки? Хотите провести меня всякими хитрыми отговорками?

Дон Иегуда с горечью подумал о праотце Иакове, которому пришлось служить за Рахиль семь долгих лет и еще семь, а этот человек не хочет обождать и семи недель. Печалясь в сердце своем, Иегуда ответил откровенно:

– Моя дочь чуждается хитрости и коварства, дон Альфонсо. Только прошу тебя, пойми, что донье Ракели хочется еще немного пожить под защитой отца, прежде чем она вступит на новую стезю. Прошу тебя, постарайся понять, как отрадно ей будет в новой соблазнительной обстановке бросить взгляд на старые привычные мудрые речения.

Альфонсо спросил охриплым голосом:

– Сколько времени уйдет на надписи?

Иегуда ответил:

– Не пройдет и двух месяцев, как дочь моя будет в Галиане.

Альфонсо открыл глаза и сразу ощутил прилив бодрости. Переход от сна к действительности у него никогда не занимал много времени. Вот и сейчас он мигом освоился в непривычной арабской спальне, куда сквозь плотную занавесь на маленьком оконце едва пробивался мягкий свет утра.