Дон Альфонсо задумался.

– Мудрость какого-нибудь еретика, – строгим тоном заметил он.

– Это из Библии, – любезно растолковал ему Муса. – Речение принадлежит проповеднику Соломону, царю Соломону.

– По моему мнению, мудрость эта совсем не царская, – пренебрежительно бросил дон Альфонсо. – Король не сходит в землю, как скот. – Он прервал разговор с Мусой и обратился к Иегуде: – Покажи мне оружейную залу.

– Если позволишь, государь, – отвечал Иегуда, – оружейную залу тебе покажет мой сын Алазар, для него этот день станет лучшим днем в жизни.

Дон Альфонсо был рад снова увидеть того славного мальчика.

– Сын у тебя понятливый, бодрый духом и телом, из него выйдет настоящий рыцарь, – сказал он и прибавил: – С твоего позволения, дон Иегуда, я хотел бы повидать и твою дочь.

Он дружески, с видом знатока побеседовал с юным Алазаром об оружии, конях и мулах.

Потом все вышли в сад, а там, надо же, уже ждала донья Ракель.

Эта девушка была та же Ракель, которая тогда, в Бургосе, неподобающим образом отозвалась о его замке, и все-таки сегодня она была уже другая. Платье на ней было слегка иноземного фасона, и сама она теперь выступала в роли хозяйки дома, принимающей высокого гостя. Если в Бургосе она выглядела несколько странно, чужеродно, то здесь, посреди искусно разбитого сада с фонтанами и заморскими растениями, Ракель находилась в своей естественной обстановке, все здесь как нельзя лучше обрамляло ее образ, зато он, Альфонсо, казался чем-то чужеродным и неуместным.

Он поклонился, затем, по всем правилам куртуазного обхождения, снял перчатку, взял руку Ракели и поцеловал.

– Рад, что снова вижу тебя, госпожа моя, – произнес он громко, так чтобы все слышали. – В прошлый раз, в Бургосе, мы не довели беседу до конца.

В саду собралось довольно обширное общество: к королю и его рыцарям присоединились Алазар и пажи Иегуды. Во время неспешной прогулки по дорожкам сада Альфонсо с доньей Ракелью немного приотстали от других.

– Теперь, осмотрев этот дом, – заговорил он, на сей раз по-кастильски, – я понимаю, госпожа моя, отчего тебе не понравился мой бургосский замок.

Ракель покраснела, смущенная тем, что ее тогдашнее поведение обидело короля, и в то же время ей льстило, что ему запали в душу ее слова. Она молчала, но едва уловимая, загадочная улыбка тронула красивый изгиб ее губ.

– Ты понимаешь мою низменную латынь? – спросил он.

Она покраснела еще сильней, – оказывается, он помнил каждое ее слово.

– Теперь я гораздо лучше выучилась кастильскому языку, государь, – ответила она.

– Я бы охотно беседовал с тобой по-арабски, госпожа моя, – продолжал король, – но в моих устах это будет звучать нелепо и грубо и оскорбит твой слух.

– Тогда говори по-кастильски, государь, ведь это язык твоей родной страны, – со всей искренностью ответила донья Ракель.

Ее ответ опять раздосадовал дона Альфонсо. Ей следовало бы сказать: «Мне приятно слышать сии звуки» – или еще что-нибудь столь же затейливое и куртуазное. Вместо того она высокомерно высказывает все, что придет ей на ум. Она порочит его кастильское наречие.

– Для вас с отцом моя Кастилия, верно, все еще чужая страна, – с вызовом произнес он. – Ты только здесь чувствуешь себя по-настоящему дома.

– Ничуть не бывало, – ответила Ракель. – Рыцари твоего королевства чрезвычайно любезны, они стараются сделать так, чтобы эта земля стала для нас родной.

Полагалось бы, чтобы дон Альфонсо в свою очередь произнес что-нибудь учтивое, к примеру: «Нетрудно быть любезным с такой дамой, как ты». Но ему вдруг стала обременительна вся эта пустая, напыщенная модная болтовня. Да и Ракель, похоже, считает все эти галантности смешными. И вообще, как с ней полагается разговаривать? Она определенно не из тех дам, которым нравятся преувеличенные комплименты, якобы диктуемые влюбленностью, но еще меньше она похожа на тех женщин, с которыми можно вести себя грубо, по-солдатски. Он привык, чтобы у каждого было свое определенное место и чтобы сам он, Альфонсо, сразу понимал, с кем имеет дело. А что собой представляет эта донья Ракель и как ему с нею обходиться, он не понимал. Все, что окружало еврея Ибн Эзру, сразу стало каким-то зыбким, неясным. Далась ему, королю Альфонсо, эта донья Ракель! Чего он от нее хочет? Неужели ему хочется (в мыслях он произнес очень грубое словцо на своей вульгарной латыни) с ней переспать? Он и сам того не знал.