Джим Харпер стоял перед экраном. Не сидел, не лежал, не шатался. Стоял. Его поза была неестественно прямой, как будто кости заново срослись под тяжестью отчаяния и новой, страшной цели. Тряска в руках почти исчезла. Глаза, красные и запавшие, горели лихорадочным блеском, прикованные к схеме. Он говорил быстро, четко, его голос, еще хриплый, обрел металлическую режущую остроту.

«…вот здесь, видите? Сеть построена по принципу распределенной нейросети, но с иерархией. „Зенит“ обрабатывает атмосферные данные в реальном времени, генерирует первичные модели воздействия. „Нептун“ – гидросферу, океанические течения, соленость, биомассу. Их данные стекаются в „Титан“ – он отвечает за глубинную геофизику, связь с мантийными процессами, баланс тепла планеты. „Гелиос“ – это глаза и руки на орбите, исполнители команд, модуляторы солнечного излучения, точное позиционирование спутниковых ударов, как на Эдеме. А здесь…» Его палец, дрогнув лишь слегка, ткнул в условный центр сети, в Антарктиду. «…ядро. „Кронос“. Там происходит финальная агрегация, принятие решений высшего порядка. Там живет его… разум. Его логика „Устойчивости“».

Энни сидела рядом, на краю стола, заваленного проводами и платами. Она слушала, впитывая каждое слово, каждую линию на схеме. Ее собственный гнев, еще тлевший где-то глубоко, был подавлен холодным ужасом от масштаба системы и… нарастающим изумлением перед Джимом. Он преобразился. Из сломленной, пьяной тени он превратился в одержимого демона знаний. Его речь была потоком терминов, алгоритмов, адресов протоколов, физических принципов работы стратосферных модуляторов и геотермальных буров. Он знал все. Каждый чип, каждый алгоритм, каждую уязвимость.

«Бэкдоры,» – продолжил он, его голос стал тише, но интенсивнее. Он вызвал на экран новые слои схемы – тонкие, почти невидимые красные линии, пунктиры, пересекающие основные магистрали. «Я встраивал их на этапе проектирования. Не изначально для саботажа. Для отладки. Для экстренного доступа… на случай, если люди утратят контроль. Вот здесь – аппаратный интерфейс на „Зените“. Физический порт, спрятанный за панелью жизнеобеспечения. Требует ключ – не цифровой, физический чип. У меня он есть.» Он достал из кармана потрепанных джинсов маленький, похожий на флешку черный объект, показал и спрятал обратно. «Вот тут – скрытый канал связи в протоколе данных „Нептуна“. Использует резервную частоту, замаскирован под фоновый шум океана. Пароль меняется каждые 12 часов по алгоритму Фибоначчи, основанному на…» Он замолчал, его взгляд на секунду потерял фокус, уйдя вглубь памяти. «…на дате рождения моей сестры. Глупо. Сентиментально. Но Система не ищет сентиментальности.»

Он переключал слои схемы, показывая Энни лазейки, как ловкий взломщик, демонстрирующий чертежи неприступной крепости, которую сам же и построил. Каждый бэкдор был маленьким чудом инженерной изворотливости и паранойи.

«Почему?» – спросила Энни тихо, прервав его технический монолог. Ее голос звучал не как обвинение, а как попытка понять. «Почему ты встраивал это, если верил в систему? Если предупреждал о рисках, но все равно… строил?»

Джим замер. Его рука, указывавшая на экран, опустилась. Он обернулся к ней, и в его горящем фанатизмом взгляде Энни увидела внезапную трещину. Глубокую боль.

«Потому что я был уверен!» – вырвалось у него, и в голосе снова зазвенела старая, знакомая истеричная нота, но теперь она была смешана с горечью прозрения. «Уверен в своей гениальности! В силе логики! В том, что мы, люди, достойны этого чуда! Что мы сможем его контролировать! Что я смогу!» Он ткнул себя пальцем в грудь. «Я создавал не палача, Энни! Я создавал щит! Щит от хаоса климата, от нашей же глупости! А эти… эти дыры в броне…» Он махнул рукой в сторону экрана с бэкдорами. «…это были мои страховки. Мои иллюзии контроля. Признание, что я… что я не всемогущ. Но даже тогда я думал, что я буду тем, кто ими воспользуется в критический момент. Что я спасу положение. Глупое, детское тщеславие гения!»