И вдруг она увидела свет и мотыльком полетела на него. Это горел фонарь во дворе какой-то маленькой церквушки. Девушка добежала до забора, не останавливаясь, понеслась вдоль него и, когда увидела ворота, облегченно вздохнула. Но радость была преждевременной. Ворота оказались запертыми на цепь. Не раздумывая, бедняжка перемахнула через шершавый частокол, сильно ободрав руки, и понеслась к храму. В ту же минуту она с ужасом услышала сзади деревянный скрип: преследователь тоже перелез через забор. Катя подбежала к храму, взлетела на паперть и принялась с визгом молотить по дверям, чувствуя, как это зловещее некто приближается к ней все ближе и ближе. И вдруг в ту самую секунду, когда она уже хотела оглянуться и взглянуть на преследователя, чья-то сильная рука заткнула ей рот и пригнула голову к крыльцу. Последнее, что она увидела, – это серые кирзовые ботинки со сбитыми носами и ржавыми клепками по бокам, вокруг которых были выцарапаны дурацкие лепестки ромашек…

Студентка очнулась от холода. Вокруг было темно и тихо. И по-прежнему ни души. Девушка лежала на паперти вниз лицом с задранным платьем. Рядом валялись трусики. Ноги были липкими. Катя поднялась и, прихрамывая, направилась к воротам. Она с трудом перелезла через забор, вышла на дорогу и увидела милицейский «УАЗик»…

Милиционеры все поняли без слов. Посадили ее в машину и привезли в участок. Там ей дали телефон. Катя набрала тверской номер родителей и, клацая зубами, выдавила из себя:

– М-мама! З-забери м-меня о-отсюда…

Десять лет спустя утром четвертого октября старший научный сотрудник художественного музея Зоя Михайлова спешила на работу. В тот день она решила явиться пораньше, чтобы завершить опись экспонатов музейного фонда. Накануне как всегда поработать не дали: сначала отвлекли телевизионщики, приехавшие снимать выставку восковых фигур, затем – директриса, приказавшая написать аннотацию к гжельскому фарфору, потом неожиданно явились работники ЖЭУ продувать батареи, и, кроме Зои Павловны, больше некому было проследить за ними в подвале.

Слесари возились с полудня до восьми вечера, при этом опустошили две бутылки портвейна и истоптали своими сапожищами все ковры хранилища, но так и не закончили. Они ушли, слегка покачиваясь, бросив в коридоре грязный чемодан с инструментами, масляный моток проволоки и разводной ключ, величиной с лом. Работники ЖЭУ обещали прийти на следующее утро и продолжить профилактическую работу по подготовке к отопительному сезону, поэтому Зоя Павловна решила завершить свою опись до начала рабочего дня, пока никого нет, пока голова свежая, никто не отвлекает и есть возможность немного сосредоточиться.

Словом, когда Зоя Павловна ступила на крыльцо музея, было без пятнадцати восемь. За это она ручается головой, потому что кинула взгляд на часы, чтобы прикинуть время для работы. Часа и пятнадцати минут вполне хватало не только на перепроверку оставшихся экспонатов, но и на то, чтобы наклеить новые ярлыки на фарфоровую посуду восемнадцатого века. Она нажала кнопку и услышала за дверьми мощный рев музейного звонка. «Это не звонок, это противотанковая сирена. Когда-нибудь у какого-нибудь сторожа случится разрыв сердца, и тогда – прощай, Родина», – подумала она и позвонила повторно.

Но сторож не спешил открывать двери. Либо у него уже случился разрыв сердца, либо ему снилось, что он – броненосец «Потемкин». Зоя Павловна снова взглянула на часы и занервничала. Она раздраженно вдавила палец в черную кнопку, и раскат получился таким тревожным, что сидящие на карнизе голуби в замешательстве взметнулись ввысь. Но и этот душераздирающий звук не вызвал в музее никакого движения. Кто сегодня дежурит? Как пить дать, Локридский. Ох, и не нравился же Зое Павловне этот проходимец Локридский!