В Престольной палате резко, со звоном хлопнула створка открытого окна. Царь встал со своего кресла и подошел узнать – не разбилось ли стекло. Но оно было на месте. Василий Иванович выглянул в окно, которое выходило в кремлевский дворик. Во дворе кружил вихрь, увлекая и поднимая в свою воронку уже опавшую от летнего зноя листву.

– Хоть бы дождичек прошел, а то от жары уже дышать нечем, – молвил вслух Шуйский, затем вернулся к столу, заваленному грамотами. Вот уже целый час он читал послания из многих городов России. Везде смута! Везде бунт! Везде воеводы жалуются на то, что вышли из повиновения черные и работные люди. Грамоты, грамоты… От них уже болела голова. Слезились от напряжения подслеповатые глаза. Василий судорожно схватил грамоты, сбросил их на пол и с ненавистью стал топтать, ругаясь сквозь зубы:

– Пишут и пишут! Сволочи! Сами что ли не могут у себя навести порядок! Распустили своих людей так, что совладать с ними не могут! Царь во всем виноват, наведи им в воеводстве порядок и еще в макушечку поцелуй! Погодите у меня! Дай срок, разгребусь с делами! Я вас всех потом поцелую так, что вечно помнить будете!

Дверь в кабинет открылась, вошли брат царя Дмитрий Иванович и его жена Екатерина. Они с удивлением остановились у порога.

Василий Иванович обессиленно опустился в свое кресло и обхватил голову руками. Обильный пот стекал у него со лба.

– Что случилось, Василий Иванович? – с испугом спросил Дмитрий, подошел к столу, наклонился, стал подбирать измятые бумаги и аккуратно складывать их снова на стол.

Екатерина, считавшая себя непревзойденной московской красавицей, невозмутимо присела на креслице, стала поправлять свои наряды. Сегодня она хотела сообщить Василию, что вновь видела, как жена царя долго о чем-то разговаривала с Михаилом Скопиным.

Об этом ей не терпелось скорее сообщить царю. Она знала, как он ревнив, как будет злиться и переживать. От этого она получала наслаждение, потому что понимала, что престарелый муж будет обязательно скандалить со своей женой Марией. Ей всегда хотелось сделать больно этой гордой красавице, которая была выше ее по положению и привлекательнее. Она видела, как мужчины всегда провожают ее долгим взглядом, любуясь красотой и статью царицы. Завидовала и ненавидела ее за все это.

Василий Шуйский, взяв одну из грамот, протянув ее Дмитрию, сказал:

– Почитай, что мне верные люди из Путивля сообщают. Будто где-то уже объявился снова царь Дмитрий. Его воевода, Болотников, пришедший из Венгрии с десятью тысячами казаков, набирает новое войско для похода на Москву. Шаховской взбунтовал город Путивль и всю юго-западную округу. Бунтовщики убили и сбросили в воду прежних воевод в Путивле, привели всех жителей города к крестному целованию царю Дмитрию. А вот тебе еще грамота из Царевграда. Там и вовсе объявился какой-то Илейка Муромец, называет себя царевичем Петром. Плывет вверх по Дону, направляется будто в Путивль на соединение с Болотниковым. Почитал! А теперь что скажешь?

Дмитрий Иванович сел в кресло и растерянно глядел на грамоты, не зная, что сказать. Он несколько минут молчал, потом с трудом проговорил:

– Вот, Господь нам надавал царей-самозванцев! Рать надобно готовить, а то получится как с Гришкой Отрепьевым. Придут и возьмут Москву, а нас всех перевешают на стенах Кремля.

– Все понятно, надо готовить полки, чтобы отбиться от этих царей. Только вот кто полки-то поведет? Нет ни на кого надежы. Кругом измена, кругом предательство. Наверно, тебе, Дмитрий Иванович, придется вести полки против врагов.

– Я-то что? Я поведу, мне не впервой. Только вот что я тебе скажу, Василий, напрасно ты ко многим с недоверием относишься. Нельзя так! Многие бояре и воеводы хотят служить тебе верой и правдой. Или вот, например, чем плох твой племянник Михаил Скопин? Чем тебе не воин? Да он только и бредит о военных походах и битвах. А сколько книг он об этом перечитал? Ты хоть раз с ним по душам разговаривал?