– Пойми, общаясь с другими, невольно проникаешься их матрицей восприятия, их ценностями, привычками, их образом жизни. Их слова, в процессе живого общения, невольно приобретают энергоинформационные характеристики. Благодаря которым они и передают нам вместе с их энергией чужое подсознание. Оживляя его в нас. Которое потом, в привычной для них ситуации, будет прорастать в тебе в виде искушений поступить привычным именно для них образом. Поэтому нужно общаться только со Светлыми личностями и всячески избегать Тёмных. Потому я и не хочу, чтобы ты продолжала с ней общаться.

То есть так и продолжал думать об Афродите всякий вздор! Не понимая, что она просто проецирует на Ганешу своё собственное восприятие, воспринимая его таким же хитрым и матёрым, как и она сама – Дионисом, куражной рожей. Даже не осознавая того, насколько она ему этим, на самом деле, льстит. И суеверно обижался на её польщёчины.

Пока Афродита ни стала возить их на своем «Линкольне» на море. И устраивать пикнички на открытом воздухе. На лужайках близ моря. Под тем предлогом, что это очень полезно.

– Но вовсе не для вас, – улыбалась Афродита, – а для вашего будущего ребёночка.

Невольно заставляя их с ней соглашаться. И принимать в этих пикничках активное участие.

И только тут Ганеша заметил, что Афродита окрасила волосы в снег и остригла их на манер каре. Как сильно беременность Фетиды изменила и её культуру поведения. Движения Афродиты стали более грациозными, плавными, мягкими. Улыбка – более кроткой. Пропитанный надеждой взгляд – более задумчивым и глубоким.

И даже – культуру речи. Словно это она, а не Фетида, готовилась стать матерью.

И не то чтобы ранее он старался не замечать её, или же Афродита, под панцирем своей вульгарности, была для него незримой. Нет. Просто, ранее она была совсем не такой, какой он теперь мог – и хотел – её видеть. Не такой замечтательной!

Всё это делало её теперь для него настолько привлекательной, что ему всё трудней и трудней было удерживать себя в руках. Так что, временами, он вырывался и переставал быть ручным.

Особенно, когда вечерами они все вместе пили в ларьке Афродиты дешёвую китайскую водку в квадратных целлофановых пакетиках. Которую все тогда, с усмешкой, называли: «капельницы». И принимали, как лекарство. От прозы жизни.

Он на неё – гипервнимательный. Не понимая до конца, что же такое с ней произошло.

Она на него – слой равнодушия.

Так возникает любовь. Возникает так нудно и яростно, что практически невозможно её заткнуть.

Тем более – когда ты пьян!

Не понимая до-конца на утро – от водки ли только?

Или – только от неё?

Опохмеляясь воспоминаниями.

И не догадываясь ещё о том, что это именно её ларёк, этот коварный демон и обольститель обычных граждан, соблазнявший их покупать у него всякую-всячину, и заставил его теперь воспринимать Афродиту ни кем иным, как той самой Татьяной Лариной. В ларце ларька. Что просто была обязана, по сценарию самого Пушкина, признаваться ему в любви! Снова и снова! В каждом невольном взгляде, тут же отводимом ею в сторону. Таинственной улыбке. Через чур глубоком вздохе. Нечаянном касании, от которого она сама же невольно содрогалась и одергивала свою грешную правую руку под строгим взглядом Господа, смотревшего на неё глазами Фетиды. Как от прикосновения к святая святых. Обещая каждую минуту их общения принадлежать ему вся и без остатка. Целиком и полностью! Причем, помимо его воли. Ведь сам Ганеша в тех «тайных вечерях» в ларьке ещё и не надеялся на продолжение банкета. Ни то что в спальне, даже – и в мечтах!

Ладно бы Фетида. Влюбить в себя такую трепетную лань, как она, было легко и приятно.