Через несколько мгновений он замолчал, и присел на одно колено. Я сказал: «Надеюсь, это ничья», и позволил себе глубоко вдохнуть. Вскоре и он проснулся в этой прекрасной библиотеке. Он глянул на меня с ненавистью:

– Это было на твоей территории. В следующий раз…

– Спасибо за урок, – перебил я его, встав и поклонившись ему, словно сэнсэю.

Он пару раз пожевал губу и ушел. На то, что я до сих пор находился в запретной зоне, ему было все равно.

Потчевали нас годно и на убой. Я, как бесполезно качающийся алкоголик со стажем, это оценил. Тем, кто с качалкой сталкивался только в плане сгибания пальчика, ковыряющего в носу, вряд ли это оценить. Даже те, кто заботился только о наборе мышечной массы, все равно ничего не смогут противопоставить жалкому и бесплодному труду грузчика – это вещи совершенно разные. Тренировки только изнуряли, не давая взамен почти ничего. Например таскание, прыжки и приседы с бревном на плечах, пока тебя лупят тросточками. Это раздражало и отвлекало, отнимало больше сил. На что бы они ни намекали, о таскании их раненых туш не могло быть и речи – пусть подыхают.

Как говорил классик: «Это была боль-боль-боль». Самая сильная боль заключалась в том, что я не успевал даже помедитировать (хотя и этому надо учиться от двух до двух миллиардов дней), чтобы ускорить регенерацию, и хватало меня в лучшем случае на один раз порадовать любимую. Конечно, она тоже валилась с ног, и были «доярки», но я все равно чувствовал себя немного неправым или бесполезным. И это притом, что я заходил в Юлину палатку внаглую, почти не скрываясь.

Зато в бою мне удалось достичь существенного успеха. От стрел закрываться я научился очень быстро. Во-первых, гораздо страшнее, и организм выдирает из генетической памяти умение мгновенно и точно реагировать. Во-вторых, я и раньше замечал за собой хорошую способность блокировать удары. Возможно это как-то связано. Далее шли подводные камни, вроде недооценки угрозы, так что я относился к проблеме по-своему.

Но и помимо этого я стал периодически срубать одного солдата, то выбивая меч из руки, то полоснув по оной, что мне засчитывали, как победу. Для этого не надо быть Шерлоком Холмсом, коим тщатся быть многие ничтожества на Земле. Просто в какой-то ситуации вдруг видишь дерево возможных вероятностей. Одна из ветвей – «подкрашенная правильным». На самом деле, «правильны» всегда несколько, просто с оговорками и погрешностями. Может быть, можно сказать, что с оговорками правильны все.

Я постепенно учился их языку. Не знаю как – просто слышал на боковом фоне; порой сопоставлял с происходящим, порой подсознание само ассоциировало. Эти гаденыши, став болеть за обоих из нас, подсказывали обоим. Например, когда я начинал делать непростительно замысловатый удар мечом, противнику кричали: «Храм!». Оппонент и так все сделал правильно, но это значило, что я раскрылся. Короче, как «наши западные партнеры».

Теперь после одного выбывшего, выходил второй солдат, которого одолеть у меня не хватало выносливости. Однажды меня ударили тупым лезвием меча по голове. Я быстро отошел, задрожал, пытаясь успокоиться и подавить накативший жар. Я бросил меч и ушел в лазарет без спроса. По пути меня стошнило.

Я боялся сотрясения. Хотя до этого мне казалось, что я боюсь остановки сердца. Детки меня тщательно осмотрели, уложили на койку и наложили компресс. Одна медсестричка, проходя мимо и коварно улыбаясь, потрогала меня за гениталии и ушла. Хотя я ей показывал, что просто хочу поцеловаться. О времена, о нравы.

В лазарете оставили одну лампу, как будто готовились к моему погребению. Вскоре и она потухла. Внутри ламп обычно горели аналоги наших таблеток для розжига, только с пролонгированным эффектом. Ночуя там совсем один, я стал медитировать на восстановление. Я вспомнил, что незадолго до ухода с Земли разрезал сухожилие мизинца, из-за чего не мог согнуть последнюю фалангу. С тех пор я по-новому взглянул на то, насколько хрупко и ничтожно человеческое тело. Я понимал, что бить человека тем более нельзя, а то станет инвалидом на всю жизнь от легкого касания, что может повториться и со мной. Любые страдания стали мне противны патологически. Но теперь я здесь, а палец как новый, такой, каким всегда и должен быть.