Очнулся от того, что кто-то мокрым носом елозит ему по лицу, а шершавый горячий язык, нет-нет, да и пройдётся по щеке. Леонид открыл глаза и, увидел перед собой, косматую голову огромного медведя. В окно заглядывало раннее солнышко.

… Видать, ещё сутки проспал – подумал Леонид по инерции и отстранённо, оглядев незваного гостя…

– А, Тапыч – узнал он бывшего медвежонка, на страх, со всеми этими переживаниями, нервов, просто, уже не оставалось.

А узнал медведя по шраму над правой бровью, который, так и не покрылся шерстью. Рысь отметину оставила, когда маленький совсем был.

– Столько лет прошло, не забыл, значит? Погоди – прокряхтел он – сейчас встану, сгущёнки тебе открою.

Мишка осторожно развернулся в тесной лесной сторожке и сел на задницу, вытянув вперёд задние лапы, с когтями по пять сантиметров, привалившись боком к топчану.

Леонид же, всем телом, облокотившись на него, поднялся. Обошёл, протиснувшись, между печью и зверем к столу. Взял с полки банку, открыл ножом, лежащим рядом, и вылил содержимое в тарелку. Поскрёб ложкой по внутренностям банки и плюхнул тарелку на табурет.

– На, Тапыч, лопай. Позже, чего-нибудь ещё соображу. А пока только это.

Мишка благодарно рыкнул, поднялся на лапы, заполонив собой сторожку, и осторожно стянул тарелку на пол. С чмоканьем вылизал, и развалился тут же, блаженно щуря глаза.

– Свет, ты видишь? – спросил он в пустоту сторожки – Тапыч объявился.

… – Вижу – ответила она, но теперь уже в его голове – и Коська, за дверью, мается, позови его. Только старый он совсем, как мы стал. Седой весь. Он, когда мы его привезли сюда, долго болел, его Тапыч и выхаживал, кормил мелкой живностью. Совсем Коське плохо было. Но выходил. А на следующий год, когда мы вернулись, у него уже стая была, он вожак. Потому и не появился, не хотел ронять свой авторитет, перед волками. А сейчас один остался, в стае другой вожак. Это я, только, сейчас узнала. Как духом стала. Позови его, Лёня…

Леонид кивнул и крикнул в приоткрытую дверь – Коська, заходи. Иди, обниму старого пса.

Овчар, помесь европейца с кавказцем, стесняясь, просунул голову в дверь, а потом, опустив виновато голову, прошёл и весь. Перешагнул через Тапыча и уткнулся лбом в руки Леонида.

– Здравствуй, здравствуй, потеря… Ты знаешь, старина, как я рад тебя видеть. На глазах овчара появились слёзы и, тот, опустил морду.

Леонид приобнял его за голову, уткнувшись лицом в шею, пряча и свои мокрые глаза. Но совладав с собой, потрепал его разодранные в бесконечных доказательствах своего права быть вожаком, уши.

– По банке тушёнки, ради встречи, больше не дам – усмехнулся Лёня, вытянув и себе, из-под стола, трёхлитровку самогона – как слеза младенца – улыбаясь, погладил он банку.

– Можно? – вопросил он в потолок.

– Только немного – хихикнула Света.

Но Леонид, открыв Тапычу и Коське по банке тушёнки, набулькал себе целый стакан. Потом и не помнил, что рассказывал медведю и псу, то и дело, роняя старческую слезу и обнимая их. А очнулся, лишь следующим утром, на топчане, под толстым стёганым одеялом.

У порога лежал, Коська. Тапыча в сторожке не было. Но Лёня чувствовал, что тот рядом. Где-то на улице. И занят важным, своим, каким-то, медвежьим, делом.

– Све-ета… – позвал осторожно Леонид.

… – Да, Лёня – отозвалась она. Опять же у него в голове…

– Ты… не ушла?

– Нет… и не уйду… наверное… – неуверенно протянула Светлана – говорят, что отсюда не уходят…

– Ты останешься со мной? – повеселевшим голосом переспросил Лёня – и кто говорит?

– Души, Лёня. Души… но пока, сама, не всё знаю. Пока впитываю, что рассказывают другие, живущие здесь. Их трое, я четвёртая. Самый старый, старейшина, Григорий Филимонов, ему шесть сотен лет, представляешь? Он и построил эту сторожку. Охотником, при жизни, был. Здесь навсегда и остался. Медведь шатун подрал его, километров в десяти отсюда, добрался до избушки, но судьбой предрешено было, не вернуться ему к семье. Здесь, с тех пор, и обитает. Охраняет это место от чужаков, помогает, кому помощь требуется и, у кого помыслы чистые. Не знаю, как он это определяет. Нам с тобой, когда-то помог. Второй, Феклист Никонов, из старообрядцев он, но ненавидит свою фамилию, Никона ненавидит, что церковь расколол, гада, это он так выражается, иезуитского. Но не буду пересказывать, что он говорит. Сама, половины из его причитаний, не понимаю. Он был последним в своём роду. Умирал в скиту. Ему около четырёх сотен лет сейчас. Но Григорий позвал его, и тот пришёл. Прожил, потом, ещё лет десять. А теперь, его дух отвечает за лес и зверьё. Третий, Николай Иванов. Бывший офицер белой армии. Ранен был, идти не смог. Отстал от своих и заблудился. И ему помог Григорий. Так, он, здесь, навечно и остался. Браконьеров кругами водит, зверя и птицу от них хранит. Ну, а я, похоже, источник силы беречь буду. Я лучше всех его чувствую. И даже вижу.