– Петр Вадимыч, их в одной Москве три миллиона. Войны не боитесь? Я не из сочувствия, технически интересно.

Иногда Антон не мог сдержаться, но Зыков сарказма не замечал.

– Так это работяг. Их трогать не будут, они ж цвет нации. А криминал подвинем. Держись меня, со мной расти будешь, Антошка. Еще момент…

Зыков встал, прошел к серванту. Запустив руку в невидимый Антону ящичек, выудил наружу несколько тонких и круглых стеклянных трубочек, сужающихся к концу. Присмотревшись, Антон узнал в них пипетки со снятыми резиновыми чехольчиками. В каждую с широкого края был помещен небольшой комочек серо-зеленой субстанции, похожей на сухую пресованную траву. Зыков протянул пипетку Антону.

– Дуй.

– Зачем?

– Дуй, зачем.

Антон щелкнул зажигалкой, поднес пламя к широкому концу пипетки и резко вдохнул с узкого. Комочек внутри расцвел, и обуглился, превратившись в черную крошку, а горло Антона засаднило.

– Обычный гидрач, – сказал сдавленно, выпустив дым.

– Необычный. Легальный. Не входит в список запрещенных на территории РФ, и не войдет. Сейчас возят из-за бугра, но вот-вот наши начнут мастырить. Называют по-всякому, типа смесь благовоний, расслабляющий комплекс, тантрический аромат, но по сути – дурь. Дешевая, качественная, легальная.

– А…

– Щемить не будут, ни мусора, ни наркоконтроль, они и вбросили. Пока кругом говно, пусть лучше молодежь курит, чем ментов бьет. В магазины не пустят, чтобы старики не развонялись, но через интернет или на улице – сколько хочешь. Тема новая, непробитая. Рынок открыт, легко вписаться.

– Сколько такая дудка стоить будет?

– Доллар. Как пиво. И без головняков с ментами.

– Через месяц вся Москва присядет.

– Страна! – усмехнулся Зыков, которому приятно было мыслить шире Антона. – Сынк биг! Сведу с людьми, кто производство мутит. Найди, кто сбывать будет.

Кошелев кивнул, бросил Ксюшке короткое «пойдем» и направился к двери, где его ждала Жанна. Подмарафетилась, но веки были красными и припухшими, а щеки бледными. Улыбнулась Антону, робко, искательно, как собачка дворовая.

– Антон, все спросить хочу, – вопрос Зыкова настиг уже в прихожей, – ты с кем говоришь всю дорогу?

Ни с кем.

Когда он вышел, пропустив вперед Жанну, Зыков покрутил пальцем у виска.

Сергей идет по сосновому лесу. Деревья отстоят далеко друг от друга, воздух – пряная хвоя. День солнечный, но вниз свет доходит, просеянный через ветки и миллионы иголок – едва не сумрак. Земля, покрытая ковром изо мха, травы, опавших иголок и ягод, слабо пружинит. Звуков нет – ни птиц, ни шума шагов, мертвая тишина, будто кто-то нажал на mute, отключив создаваемый тысячей организмов слитный лесной шум.

Сергей выходит на открытое пространство и останавливается. Лес резко кончается обрывом – кажется, древний зверь отхватил зубами кус земли, оставив огромную воронку.

Это карьер. Хотя погода стоит ясная, края не видно, он походит на бесконечную пустыню, врезавшуюся в хвойный лес средней полосы.

Посреди карьера – квадратный четырехэтажный дом, сложенный из больших серых блоков. Из недостроев – неоштукатурен, нет дверей, окон, пустые проемы и глазницы вызверились в пространство темными дырами. Дом выглядит, как голова невероятных размеров каменного чудовища, по шею врытого в песок. Дверь – его окаменевший в безмолвном крике рот, проемы окон – ряды навечно распахнутых глаз.

Дом кажется одушевленным и больным. Он манит Сергея, но тому не страшно, а напротив, захватывает дух, как во время крохотной остановки в верхней точке дуги на американских горках. И как тележка аттракциона срывается вниз, так и Сергей бросается бегом с обрыва, в пасть монстра, утопая ногами в мягком песке и делая большие шаги, чтобы не упасть с разгона.