– В ваших речах есть то, что меня веселит, обнадёживает, но и то, что меня беспокоит, – старался Мельхиор всё же соответствовать своему образу. – Вы говорите: власть понтифика стала сродни императорской или даже выше?

– Что вы! Как можно! – раскрыл в удивлении глаза старец. – Ничего подобного я не говорил. Я молюсь за чужие, запутавшиеся и заплутавшие души. Даже за паршивых овец. Каждый заслуживает шанс на исправление. Так учит священное писание Клира. Даже архимаг Эрасмус когда-то так говорил. Вот и я лишь сказал госпоже Сильверман, что здесь её ждёт сожжение… Впрочем, зимой костры редко жгут, – призадумался прелат, отведя взор вбок и бормоча тише. – Дрова нынче дороги, вы же знаете, – вернул он свой взгляд на собеседника. – Правильнее было бы сказать: отсечение головы. Гильотины-то наточены, а стоят без дела в каждом городе. Ждут, так сказать… Привезла бы она хотя бы самого Мельхиора… Ну, я и сообщил, что Квинт Виндекс может пристроить её в монастырь с покаянием, укрыть от гнёта закона, чтобы она помогала Пресвятой Церкви, молилась Творцу, выполняла разные поручения. Император бы не простил, а Клир может прощать. Даже в эпоху войн и конфликтов мы должны проявлять милосердие, господин советник.

– Ну, разумеется, – кивнул Мельхиор, сдерживая улыбку.

Священник в митре явно не знал, в каком сейчас состоянии находится сам Квинт, иначе бы, вполне возможно, поступил бы совершенно иначе. Мельхиор же представлял, что придётся спешно искать какую-нибудь повозку, да ещё и к границам. С новобранцами, с возвращающимися после увольнения домой солдатами. Просто так туда быстро проникнуть бы не получилось, а требовалось ведь не мешкать, поскорее отыскать дочь и Розу.

– О! – чуть не двинулся дальше по своим делам прелат, но тут же остановился. – Как раз хотел с вами кое-что обсудить. Вы ведь наверняка на шестнадцатилетие Жилю подарите какую-то умную книгу. А вот приедет ли Квинт на торжество – мне неизвестно. Нам от Клира тоже стоит представить какой-нибудь щедрый дар. Всё-таки не просто День Рождение, а вступление во взрослую жизнь! Совершеннолетие! При желании Лор де Рон может уступить сыну даже престол в этот день или в любое другое время после.

– А он собирается? – прервал его монсеньор.

– Да кто ж его знает, что ему в голову взбредёт? Сами видите, он давно нас не слушает. Мы при нём как балет вокруг главной примы. Вроде и есть, а толку? Подтанцовка без права голоса. Захочет – передаст власть сыну. Жаль, советников это не очень-то обнадёживает, ну да ладно. Моё мнение вы знаете. Жилю де Рону бы не помешало придать мужественности, серьёзности. Юноша одурманен художественным вымыслом, распространившимся в литературе. Книгопечатное дело погубит сей мир, советник.

– Вот чего, значит, нам надо бояться, – криво усмехнулся Мельхиор в обличие старца.

– Мудро сказал отец Дамиан с Вольного Края, что книги, кроме церковных, надо строго-настрого запретить! Особенно развращающую поэзию! Как может серьёзный настоящий мужчина такое любить? Сын самого монарха! Стишки… немыслимо! – с возмущением восклицал собеседник. – Я понимаю вашу, Когнаций, любовь к истории, летописям, легендам и книгам. Но Жиль… Хватает нам, что Лор де Рон увлекается живописью, благо знают об этом лишь такие, как я, и вне стен дворца он нигде не рисует. Да и картины не выставляет. Они, может, и ничего, но где утончённая натура этих слащавых напомаженных художников и где наш горделивый лев, отец нации, герой былин и легенд! Сам император! – выпятил старик грудь колесом, словно сам себя вообразил мужественным рыцарем на престоле.