— Дай ей остыть, — снисходительно на него смотрю. — Она на тебя обижена. И вполне обоснованно, между прочим. Напоминать ей про то, что она в отчаянии когда-то хотела сделать аборт это глупо и попросту жестоко.

— Да знаю я, — Cаша резко выпрямляется, а потом вновь обессиленно падает в кресло. — Не знаю, какой черт за язык тянул. У меня не было цели ее задеть. Хотел как лучше.

— А получилось, как всегда, — фыркаю, делая глоток чая. — Ты не находишь, что твой язык враг тебе? Не пора бы научиться держать себя в руках? Хотя бы немного? А то сначала творишь херню, а потом бесишься и не знаешь, как просить прощения.

— Я осознаю это. Действительно, я очень сильно напортачил. И не один раз. Срывался, когда не надо, творил дичь. А потом проклинал себя, но уже было поздно. Ничего исправить было нельзя.

Что-то в его тоне привлекает мое внимание и заставляет взглянуть на мужчину. Ковалевский смотрит на меня мрачным взглядом, сдвинув брови и сжав челюсти до зубовного скрежета. А еще мне кажется, что это не просто слова, а какая-то исповедь. И предназначена она именно мне. Только вот хочу ли я ее услышать? Наверное, нет.

— Так учись на своих ошибках, исправляй то, что еще можно исправить. А не повторяй одно и то же раз за разом. Пусть ссора с сестрой станет для тебя уроком и наглядным пособием того, как вести себя не надо.

Спешно встаю и подхожу к окну, прерывая наш зрительный контакт. А то еще немного, и мы скатимся до душещипательных бесед.

И это было бы смешно, если бы при этом не было так тошно.

Делаю глубокий вздох и концентрирую свое внимание на панораме ночного города за окном. Вид открывается великолепный, буквально до легкого головокружения и замирания сердца в груди.

Блин, если бы жила тут, то часами бы не отходила от окна, любуясь красотами столицы с высоты птичьего полета. Готова биться об заклад, что Саша тоже тут простаивает частенько, думая о чем-то своем.

— Сестра простит тебя, как отойдет. — черт, не знаю, зачем я это говорю. Успокаивать Ковалевского у меня и в мыслях не было, но вот поди же ты, язык говорит черте что, пока мозг возмущается. — Главное, не дави. Просто терпи и жди.

— Это сделать труднее всего. Невыносимо знать, что сестра не хочет со мной разговаривать. А еще думать о том, не случилось ли с ней чего.

— Если бы что-то случилось, ты бы уже знал. Карина не стала бы скрывать. В конце концов, она тебя всегда обожала. И эта ссора ничего между вами не изменит.

— Хочется верить, что ты права. — доносится до меня тяжелый вздох.

И все, я чувствую, как меня несет. Буквально прорывает плотину. Внутри накипело много того, что хочется высказать.

— Не лезь в ее личную жизнь, Саш. Карина уже не подросток, сама разберется. А если появится на горизонте серьезный кандидат на руку и сердце, она сама тебя с ним познакомит. Когда сочтет нужным. Но учти, чем сильнее ты будешь давить, тем больше она будет закрываться от тебя. Это я тебе как женщина говорю, хочешь верь, хочешь нет.

— Верю, — тихий голос раздается прямо над ухом, и я рефлекторно дергаюсь. Саша умудрился неслышно подкрасться и встать рядом со мной.

Кидаю настороженный взгляд на него и делаю шаг в сторону, увеличивая дистанцию. Так спокойнее. Ковалевский смотрит в окно, а не на меня, и это успокаивает. Несколько секунд разглядываю исподволь его точеный профиль, а потом продолжаю:

— Сам посуди, тебе понравится, если Кара начнет тебе диктовать, кого в постель укладывать?

— Господи, еще чего не хватало, — раздается возмущенное восклицание.

— Ну вот видишь. А что касается стремления к свободе, то в этом я ее отлично понимаю. Потому что сама… Впрочем, это неважно.