Иными словами, мы испытываем стимул не тогда, когда получаем его, а гораздо позже, когда его осознаем («гораздо» относительно тех высоких скоростей, с которыми идет передача информации). Можно сформулировать иначе: наши глаза среагируют на свет намного раньше, чем он будет преобразован в сознательный жизненный опыт. Начиная осознавать те «едва заметные расхождения» между происходящим внутри нас и происходящим во внешнем мире, мы начинаем также и реагировать на все более тонкие и трудноуловимые оттенки жизни и в конце концов – видеть то, что для других остается невидимым.

Тогда я не сразу понял, но у доктора Штрайффа эта восприимчивость была отточена до предела, что позволяло ему замечать момент, когда свет, испускаемый ретиноскопом, встречался и смешивался со светом, излучаемым глазами испытуемого; в результате он предугадывал, что собирается представить себе репортер, за доли секунды до того, как тот осознавал следующую мысленную картинку, представшую перед его внутренним взором.

– Давайте попробуем еще раз, – предложил доктор Штрайфф.

Репортер продолжил свою воображаемую партию в теннис.

– Это был открытый удар, – сказал доктор Штрайфф, затем добавил: – Отличный удар слева! О, а вот это был удар сверху…

Так он продолжал комментировать еще какое-то время. Мы все были поражены. Когда эксперимент закончился, все заговорили сразу, забрасывая профессора вопросами. В тот день мне стало очевидно, что у видения существует аспект, не имеющий никакого отношения к проверке зрения или очкам. У меня в жизни регулярно случались ситуации, когда я предугадывал то, что должно было произойти, за несколько секунд до того, как оно происходило на самом деле.

Но я никак не мог понять, каким образом доктор Штрайфф, просто заглянув в глаза человеку, умел предугадывать то, что тот сейчас представит. Опыт настолько вдохновил меня, что я предложил профессору свои услуги в качестве водителя на время его визита, чтобы иметь возможность задать ему все возникшие у меня вопросы.

Через несколько дней в нашу клинику при колледже привели шестилетнюю девочку. Она начинала заметно отставать в учебе и отличалась сильной неуклюжестью. Родители считали, что всему виной плохое зрение. Как это проделал несколько дней назад доктор Штрайфф, я воспользовался ретиноскопом, чтобы заглянуть девочке в глаза. Затем я поместил перед ней несколько линз с разной оптической силой, продолжая изучать глаза через ретиноскоп. Обычно глаза пациента рефлекторно реагируют по мере того, как разные линзы меняют четкость расположенной перед ними таблицы для проверки остроты зрения. Но глаза этой девочки оставались почти неподвижными. Отражавшийся от глаз свет был тусклым, сами глаза казались темными, будто оттуда не исходило никакого света. Она действительно не могла видеть, а между тем никаких физиологических на то причин, которым могла бы помочь медицина, не было.

Неважно, что я пробовал, глаза не реагировали. Как будто ничто во внешнем мире ее не касалось. Я начал задаваться вопросом, а не пережил ли ребенок какую-то серьезную травму, «замутнившую» ей зрение.

Хотя я был еще новичком в оптометрии, я вспомнил, что читал в каком-то учебнике о том, как эмоциональные проблемы могут иногда провоцировать временную потерю зрения; феномен получил название «истерической слепоты». Когда мне стало очевидным, что очки тут не помогут, я снял свой белый халат, сел рядом с девочкой на пол и сделал то, чего никогда не делал раньше.

– Ты цифры и буквы знаешь? – спросил я ее.

Она кивнула.

– Отлично, тогда давай поиграем! Я буду пальцем чертить у тебя на спине какую-нибудь цифру, ладно? А ты попробуй угадать какую.