Вдруг среди ночи в моей квартире раздаётся тревожный телефонный звонок.

– Сергей Алексеевич, у нас ЧП. Представители комиссии ЦК, многие из которых пьяные, как зюзики, начали ломиться в женское общежитие, типа там их девки ждут. Трясут своими удостоверениями, грязно ругаются матом, в добавок ударили по лицу зам. начальника РОВД, который пытался их пристыдить, и утихомирить. Скажите, пожалуйста, что нам делать?

– Что ж они сами себя компрометируют? А битьё по лицу представителя власти оставлять без ответа ну никак нельзя. Действуйте в установленном законом порядке! – сказал я, положил трубку и продолжил спать рядом со своей женой.

Она никогда не ругалась. Такие звонки были не редкостью в те горячие комсомольские времена.

Утром приезжаю в свой кабинет. Звонок начальника РОВД.

– Сергей, что делать с этими, как их, ну, проверяющими? Они в медвытрезвителе. Сначала буянили, а сейчас уже смирные.

– Везите ко мне. Буду с ними беседовать. Пока никому, никакой информации и рапортов, пожалуйста, не отправляйте. Я попробую сам во всём разобраться.

– Хорошо, но имей ввиду, что горком партии я уже уведомил ночью, пришлось будить первого секретаря.

– И что он сказал?

– Сказал, чтобы я решал этот вопрос с тобой.

– Спасибо за информацию, жду гостей!

Через некоторое время милицейские воронки начали подвозить ночных «джакомоказанов» эдаких, обделавшихся по полной программе, несостоявшихся героев-любовников. Вид у них был, надо сказать, потерянный. Карьера парней висела на тонкой ниточке вместе с партийными билетами и всё такое, прочее. «Случилось непоправимое. Надо выкручиваться, но как, как, как? Ужас, кара-у-у-у-л!» – кричали их воспалённые глаза.

Дело в том, что по существовавшим в те времена строгим правилам, РОВД и милицейский вытрезвитель были обязаны неукоснительно сообщать по месту работы дебоширов и пьяниц об их ненадлежащем и антиобщественном поведении для дальнейшего принятия соответствующих мер воспитательного воздействия в трудовых коллективах. А это – пропесочка на профсоюзных собраниях, товарищеских судах для простых смертных, а для коммунистов и руководителей такое было равносильно перечеркнутой жизни. Разбор персонального дела на партсобрании, парткоме, бюро райкома или горкома партии. Всеобщий позор и унижение. Исключение из КПСС, изгнание с руководящей работы. Парни не хуже меня это всё осознавали, ясно представляя свои не очень радужные перспективы по возвращении к себе домой в Москву, Киев и другие города – областные центры Украины.

Они с мольбой жалобно и преданно смотрели на меня – простого провинциального парня из непролазной сибирской глуши, от позиции которого сейчас зависело многое.

«Серёга, помоги нам Христа ради, – вибрировали их мысли, заполняя атмосферу моего кабинета как бы штормовым ветром Чёрного моря и одновременно запахами перегара матросской таверны, – нам очень плохо в этой дурацкой ситуации».

У некоторых парней сильно тряслись руки, а взгляд был бегающим. Понятно, что это от нервов, а не от алкоголя. Парни-то были крепкими. Но попасть в такой переплёт они не были готовы. Но и отказаться от вчерашней пьянки, предложенной высоким работником ЦК ВЛКСМ, они тоже не могли. Только я один оказался таким ненормальным и не толерантным к предложению московского начальника. Да ещё потом чёрт во хмелю попутал их и понёс к бабам за плотской любовью… Я всё это прекрасно понимал и мне было немного жаль молодых мужиков – своих коллег по комсомолу.

Выдержав длинную паузу, я предложил провинившимся высказаться по тематике сложившейся ситуации с выдвижением разных вариантов по выходу из кризиса. Предполагаемый выход из этого карьеродробильного для них и потехокурьёзного для нас инцидента, высказанный членами комиссии ЦК ВЛКСМ, оказался вполне конкретным и даже очень деловым. Мне ребята и их слова на этот раз определенно понравились. Сам я ничего не предлагал. Я в основном слушал. Только иногда отпускал короткие фразы, звоня по телефону то начальнику милиции, то начальнику медвытрезвителя, то дежурному по РОВД. Потом опять молчал. Но, видимо, со стороны это молчание казалось каким-то зловещим.