Эти аргументы мало подействовали на Болтона, и европейцам было ясно, что теперь он сильно влияет на политику Госдепартамента и столкновение неизбежно. Трансатлантические разногласия, начавшиеся, когда июньские дискуссии перетекли в конец июля, должным образом переросли в противостояние в начале сентября, когда незадолго до заседания Правления МАГАТЭ Дженкинс получил электронное письмо из Лондона, в котором говорилось, что ему больше не следует присоединяться к США в отстаивании резолюции о несоблюдении. Дипломатические силы незаметно перестроились, и теперь все европейцы были на одной стороне, а США (вместе с Канадой, Японией и Австралией) – на другой.

Теперь Дженкинсу предстояло выполнить рекомендацию Генерального директора – принять резолюцию с требованием приостановить обогащение урана и дать иранцам два месяца на расширение сотрудничества с Агентством. Давление будет оказываться с оговоркой, что в резолюции должно быть четко указано, что непредоставление требуемой информации, скорее всего, приведет к тому, что Великобритания присоединится к США в настаивании на принятии решения о несоблюдении требований на следующем заседании Правления в ноябре. Интересно, что никто с европейской стороны не сомневался в том, что Иран серьезно не соблюдал требования и технически об этом следовало сообщить в Нью-Йорк. Но возникла европейская политика, основанная на расчете на то, что можно было бы добиться большего, удерживая угрозу передачи дела Совету Безопасности в отношении Ирана, чем саму передачу дела, – кажущаяся любопытной логика, основанная на убеждении, что последний вариант просто побудит Иран прекратить сотрудничество с агентством и затруднит установление истины.

Тем не менее, когда Болтон услышал это, он не был впечатлен. Он нашел аргумент совершенно нелогичным, потому что отдавал предпочтение бездействию, а не действию. Но Дженкинс считал, что это было правильное решение. Летом 2003 года вторжение США в Ирак увенчалось военным успехом (катастрофа «мира» была еще впереди). Тегеран отчаянно хотел избежать передачи дела, опасаясь, что, как только на повестке дня встанет вопрос о ядерной программе, за этим может последовать разрешение на военные действия.

Примерно в это же время Дженкинс разговаривал со своим иранским коллегой Салехи, и ему стало ясно, что Салехи искренне напуган возможностью американского вторжения.

МАГАТЭ опубликовало свой последний отчет по Ирану незадолго до сентябрьского заседания Совета директоров, в котором в деталях изложено все, что было обнаружено с начала кризиса: что иранские центрифуги были модели Khan P-1; что планы программы центрифужного обогащения начались в 1985 году, а не в 1997 году, как утверждали иранцы; что планы и чертежи для них (приобретенные благодаря сотрудничеству Масуда Нараги с сетью Khan) находились в их распоряжении с 1988 года; что они тайно импортировали UF6 из Китая в 1991 году (хотя название Китая не упоминалось); что следы ВОУ были обнаружены на оборудовании, изготовленном в соответствии с международными стандартами в «Калайе Электрик»; что Агентство столкнулось с огромными проблемами при получении доступа к «Калайе Электрик» и что, когда они это сделали, стало очевидно, что были внесены изменения, призванные скрыть деятельность; и что там был обогащен уран, который не был задекларирован.

Чего еще, – задавался вопросом Болтон, – хотели европейцы?

Он знал, что резолюция, призывающая к немедленному обращению Ирана в Совет Безопасности, будет отклонена, поэтому он хотел такую, которая создавала бы «спусковой механизм», делающий обращение почти автоматическим, если Иран не выполнит какую бы то ни было принятую резолюцию. У него возникли неотложные проблемы со своим коллегой, послом США в МАГАТЭ Кеном Бриллом, который хотел пойти на компромисс по европейскому образцу, поэтому он обратился к своему боссу, заместителю госсекретаря Ричарду Армитиджу. Из-за шестичасовой разницы во времени между Вашингтоном и Веной у троих мужчин была назначена конференция в 6:45 утра по телефону.