– Цацки я люблю… МоЁ…

Отец от души хохотал над этой жаднючей девочкой. Не по годам хозяйственная дама, была готова наложить ручки на всю Вселенную. И уж точно не упустит ничего блестящего. Поздний ребёнок, рождённый ему прямо на день рождения, к 49 -летию, она была для него всем, собеседником, советником и конечно самым дорогим, бесценным человечком.

Эта девочка, в три года, читала умнейшие книги и что самое интересное, понимала то, о чём читала. Задавала вопросы не по годам и всё время морщила лоб, от затяжных мыслей в голове. А на днях, открыв Талмуд, вдруг начала читать на иврите!

– Деточка, а куда вы ходили на днях с бабушкой?

– Папка, не скажу! Вернее, скажу, но как будто не сказала, обещаешь?

– Папино слово кремень, говори…

– Бабка таскала меня к раввину. Ох, папка, ну и странный он. Говорит: «покажи деточка уши, родинки, лоб, пальцы». Он что, доктор, папа? Я показала ему фигу и язык. Пусть знает, не ему решать кто я, уродилась еврейкой или нет. От этого, как они сказали, маргинального брака.

Отец на минуту опешил,

– Так и сказали доча?

– Да пап, сказали. Но он сообщил на ухо бабушке, что я родилась с золотой ложкой во рту, со свитком в руках и чтобы зажечь какую-то свечу. Пап, а где моя золотая ложка?

Отец смеялся от души, он всегда поражался её цепкой памяти и очень хорошему слуху. Слово в слово передать диалог, да ещё и с похожей мимикой, не каждому под силу…

– На каждую золотую ложку есть золотая бочка дёгтя, не ищи лиха, девочка, мы простые люди. Пойдём, я прокачу тебя на лошадке.

Отца беспокоило влияние тёщи на девочку, но в их семье она имела главное слово, перечить ей, было равносильно потерять семью.

Рождённая в 1903 году, внучка раввина, пережившая революцию, холокост и блокаду, хоронившая десятки близких, переносившая останки последних нескольких веков своих корней, с одного кладбища на другое, выгребая несколько суток могилы голыми руками, воевавшая в войсках ПВО, сохранившая своих детей, хоронившая детей, она обладала таким стержнем, что под взглядом гнулись рельсы. И кажется, дала его дочери такую -же стойкость.

Вечерело, после катания, они зашли навестить домики пчёл, пасека кормила семью. Странное дело, пчёлы никогда не жалили ребенка, она свободно доставала соты из ульев, а они роем пели ей песенку, она тут-же откусывала краешек плитки и зычно приговаривала:

– Молодцы коровки, вкусное молочко! – и улыбалась во все свои редкие зубки.

Та ли это девочка, что зимой ёжится и прячется в угол? Тот ли это ребёнок, что падает в обморок от температуры около ноля?

Беспокоясь о её здоровье, отец и завёл пасеку, сад с чёрной смородиной и огромные грядки лука.

Смачно макая маленькую головку лука в соль, она, с наслаждением, ела её и обязательно чёрный хлеб, его же намазывая мёдом. Соль и Мёд, редкий вкус детского счастья.

Послевоенные дети были хрупки, но та доля родительской любви была особенной, неповторимо сближающей. Ещё свежи были воспоминания ужаса и взрывов. В стране каждый день становилось лучше. Её диагноз, «белокровие», вполне мог стать излечим. Скоро он отведёт её в школу и институт, и замуж.

– Пап, а почему слова «пИсать» и «писАть» одинаковые, а смысл разный?

– Действительно, почему? Подумай и не торопись.