Архиепископ вновь склонился над сундуком и не без усилий поднял из него тяжелый резной ларец, поднес к столу, открыл. Осторожно развернул холстину и вынул тяжелый кованый пояс из серебра с толстым слоем мерцающей под пламенем свечи позолоты.

– Не помнишь, сколько в нем весу? – спросил у казначея. – Гривенок двадцать?

– Да, почти так, девятнадцать с половиной гривенок, – уточнил казначей, и лицо его оживилось. – Редкая работа, многоценная вещь. Неужто, владыка, не пожалеешь, отдашь?

– Как пожалеть? Репехова спасать надо. А уж по совести говоря, и себя тоже, и весь народ новгородский. Не то так и будет тут супостат стоять со своим воинством, дороже обойдется! Села и так все ограблены, обчищены, не знаю, как народ зиму переживет, придется хлеб закупать. Не умаслишь – снова аресты начнутся.

Покопавшись еще в сундуке, Феофил прибавил к поясу еще и цепь золотую в десять гривенок, столь крепкую и толстую, что на ней можно было самого свирепого пса удержать. Выставил несколько больших золотых кубков и ковш весом в одну гривенку, да приложил ко всему этому еще и десять золотников. На это богатство можно было с десяток храмов построить, либо целый город месяц прокормить, либо… Да много чего можно было сделать на эти деньги. Однако приходилось распорядиться этим богатством совсем по-иному. С охами и вздохами записал отец Сергий предстоящую потерю в свою учетную книгу.

Подносить подарки государю помогал Феофилу молодой крепкий монах – служитель храма, один архиепископ был не в силах удержать огромный поднос с дарами. Иоанн внимательно рассмотрел каждое изделие, приподнял тяжелый пояс, прикинув его вес, позвенел красавцами кубками, коснувшись ими друг о друга, остался доволен.

– Что ж, угодил, богомолец наш, – похвалил он владыку. – Ну и я милость свою Новгороду покажу, больше никого не трону, хоть изменников здесь целый обоз можно насобирать.

Тут и показалась Феофилу та самая подходящая минута, когда с просьбой обратиться кстати.

– Прости, государь, великодушно, – склонился он перед Иоанном, – сделай милость и мне, и всему городу, прости нас за вину нашу, а более всего прошу, помилуй слугу моего и первого помощника Репехова…

Иоанн тут же нахмурил брови и отвернулся от Феофила:

– Знаешь, что вина его перед всеми доказана, на преступных бумагах подписи его, отчего просишь за преступника? Или сам с ним заодно?

Голос Иоанна гремел на всю трапезную, где проходила церемония вручения подарков после обеда. Феофил сжался от страха, но одернул себя: чему быть, того не миновать… Но рта больше не открывал.

Другие новгородцы поторопились сгладить неловкость, бывшие посадники и бояре преподнесли государю от всего города собранные пятнадцать тысяч рублей, да десять тысяч серебряных денег новгородских, да десять же тысяч золотых немецких и угорских. Они были разложены по кожаным мешкам, суммы вслух громко называл один из дарителей. Государев казначей все записывал.

Затем горожане потащили дары каждый от себя – снова серебро и золото, сосуды и рухлядь разную, меха: соболи, куницы и прочее. Получили свое и братья – Андрей Меньшой и троюродный Василий Михайлович, сын князя Белозерского. Не обидели новгородцы и других московских гостей незваных, князей и бояр. Когда подсчитали все полученное государем серебро, оказалось, что весило оно около двух тысяч гривенок, то есть пятьдесят пудов. Не считая веса остальных подарков. Чтобы вывезти все это добро из Новгорода, понадобился специальный обоз с крепкими лошадьми. Ну а весь великокняжеский поезд, тронувшийся в обратный путь, растянулся чуть ли не на версту.