Отец Сергий положил принесенную книгу в кожаной обложке на стол рядом с отобранными изделиями, вздохнул:

– Ох, нужда-нужда, грехи наши тяжкие!

– Передал старостам, чтобы срочно деньги с народа собирали?

– Передал, как же, уже давно собирают. Стонет народ, иные последнее отдают, у соседей занимают. Да куда же деваться? – отец Сергий медленно сел на лавку, сгорбив спину, и вновь тяжело вздохнул. – Чую я, не оставит теперь нас великий князь в покое, пока все соки не выпьет. Вон какой тяжкий оброк наложил! И не уедет ведь, пока сполна не насытится!

– Да уж, придется платить. Тут дело такое: золота пожалеешь – без головы останешься, – рассудил вслух Феофил. – Как бы ни пришлось нам часть золота из тайников доставать.

– Ни в коем случае, там запас неприкосновенный, и так обойдемся, соберет народ сколько надо!

Речь шла о тайниках, с древних времен устроенных в стенах самой Святой Софии. Там хранился неприкосновенный запас монет и драгоценностей, сберегавшийся и пополнявшийся также издревле. Об этом запасе знал обычно лишь архиепископ и, принеся страшные клятвы о сохранении тайны, кто-то из доверенных его лиц, чаще казначей. Там же, в укрытии, вместе с деньгами и драгоценностями лежала и опись этого имущества. На всякий случай секретная запись о тайниках и месте их расположения имелась и в общей учетной книге, но о ней знали лишь несколько надежных людей, и далеко не каждый мог ее расшифровать.

Архиепископ достал еще один складной кубок из серебра в семь гривенок и закрыл поставец.

– Ныне серебром одним не откупишься, – сказал он, поставив кубок на стол.

Он подошел к сундуку, окованному толстыми листами металла – для прочности, от пожаров и воров. Тут хранились самые ценные произведения рук человеческих, в основном из золота. Снял с пояса еще один ключ, отомкнул висячий замок размером с большой мужской кулак, отворил крышку. Внутри лежали десятки разных коробочек, больших и малых изделий, аккуратно завернутых в тряпицы или куски кожи и навалом сложенных в нескольких отделениях сундука. Начал бережно перебирать его содержимое. Иные изделия покоились здесь уже не один десяток лет.

Руки непроизвольно взяли изящную длинную коробочку, обтянутую сафьяном, и открыли ее. На темном дне лежало дивное женское ожерелье из рубинов, изумрудов и алмазов, оправленных в золотую скань. Как оно попало сюда – ему было неведомо, оно досталось казне от предшественников. Может быть, какая-то вдова уплатила этим ожерельем налог или покрыла им долги, а возможно, вложила его на поминание кого-то из близких, – кто теперь скажет! Но Феофил – прости его, Господи! – столько раз представлял это ожерелье на белой шее Марфы-посадницы! Все выбирал момент преподнести ей подарок, да так и не решился. Самое большое, что мог позволить себе он, старый грешник, это лишь несколько раз по-отцовски обнять Марфу за плечи, либо погладить осторожно по спине. И заключилась в этих его нескольких жестах вся накопленная за длинную жизнь ласка к женщине, весь его, вечного затворника, любовный опыт, вся его мужская страсть. Где-то ты теперь, Марфа? Вот оно чем обернулось, бабское твое честолюбие! Весь свой дом разорила, всю семью своими руками порушила. Спаси тебя Бог.

Феофил приблизил ожерелье к лицу, словно прощаясь с ним и со своей мечтой, с Марфой, и, чтобы не теребить себе душу, быстрее убрал в коробку, засунул глубже в сундук. Так и не смог он порадовать ни себя, ни Марфу. Стало быть, не судьба.

Он посмотрел на отца Сергия. Тот, так же сгорбившись, сидел на лавке подле стола и глядел на дрожащее яркое пламя свечи. В подвале имелась неплохая вентиляция, все тут было продумано для сохранения и рухляди, и человека.