Иоанн, читая послание, усмехнулся. Псковичи, конечно, знали, что явилось причиной нынешнего его похода на Новгород. И предусмотрительно назвали его всеми титулами, которые могли только вообразить себе и какие, по их мнению, могли быть приятны великому князю. Да уж, не поскупились… Но оказалось, неспроста столь слезно и униженно начинали свое послание покладистые псковичи. «По вашему, государей наших, велению, – писалось далее в грамоте, – мы во второй раз послали в Великий Новгород складную разметную грамоту с объявлением войны, и послы наши уже вернулись. Но ныне, по грехам нашим, случился пожар, и весь Псков погорел, и мы вам, своим государям, со слезами являем свою беду…»

«Вот канальи, – подумал Иоанн, дочитав послание, – небось, сами и подожгли город, лишь бы в поход не выступать против своих бывших покровителей. Боятся, что и до их вольности очередь дойдет? А ведь дойдет! Впрочем, они и без того признают его своим государем, не досаждают капризами и просьбами, даже налоги стали платить. Если дело так пойдет, Псков и без всякого насилия станет частью российского государства. Да и куда им деваться? Одному городу против объединённого европейского войска не устоять».

Что же делать с псковичами? Пожалуй, пепелище подождет месяц-другой. А пушки с пищалями и мастера по стрельбе срочно нужны под стенами Новгорода, хотя бы для устрашения. Так что пусть срочно выступают.

Иоанн кликнул гонца, и тот через час уже мчался в Псков с приказом: несмотря ни на что срочно выступать с орудиями к Новгороду.

4 ноября к войску присоединились полки тверские под командованием знаменитого воеводы Михаила Федоровича Микулинского. А 8 ноября Иоанн принял, наконец, в Еглине у Спаса опасчиков новгородских Федора Калитина и Ивана Маркова, прождавших его больше месяца. Те упали ему в ноги и без колебаний назвали от имени всего Великого Новгорода государем. Просили об охранной грамоте для владыки и других своих послов. Иоанн дал им такую грамоту, но вскоре, уже в Лотьске, прибыл еще один опасчик, просивший сопровождения для посольства новгородского, чтобы провели их через великое войско великокняжеское. Отпустил Иоанн с ними сына боярского Михаила Погожева, которого хорошо знали в полках.

И вот 12 ноября, когда рать Иоанна стояла уже совсем неподалеку от крепости, в Сытине, пожаловала к нему представительная новгородская делегация во главе с самим владыкой Феофилом, степенным посадником Фомой Андреевичем Курятником и степенным тысяцким Василием Максимовичем Ананьиным.

Замерли все в низком поклоне перед великим князем, ждали, пока не заговорил жалостливым голосом владыка:

– Господин наш государь Иоанн Васильевич, со слезами мы тебе от имени всего Новгорода Великого челом бьем…

«То-то, – подумал Иоанн, – быстро со страху о вольности подзабыли, не поостереглись и государем признать. Погодите, не то еще будет!»

А Феофил тем временем, все так же жалостливо и покорно, продолжал:

– Ты возложил гнев на свою отчину, на Великий Новгород: огонь и меч твой ходит по земле нашей, кровь христианская льется. Государь! Смилуйся! Молим тебя со слезами, дай нам мир! – и неожиданно для Иоанна и его окружения добавил: – Освободи бояр новгородских, заточенных в Москве!

Тут же к мольбам и просьбам владыки присоединились остальные члены посольства.

Закончив эту вступительную речь и видя, что хозяин молчит, владыка отошел в сторону и уступил место посаднику Луке Федорову, который продолжил длинно и витиевато, собрав в кучу еще не совсем привычные подданным новые титулы повелителя:

– Господин государь великий Иоанн Васильевич всея Руси, бил тебе челом, государю своему, богомолец твой владыка, да и посадники, и житии от всего Новгорода, чтобы государь пожаловал нас…