Казалось, замолкли даже звуки за окном. Или это я оглох?

– Я вот иногда думаю, – наконец сказал Гардо каким-то непривычно спокойным после такой бури голосом, – ты и вправду настолько погружаешься в работу, что перестаёшь видеть берега, или ты настолько глупый, что предпочитаешь их не замечать? Если первое, то это пора лечить, иначе ты не доживёшь даже до своей свадьбы, если второе, то тебе не место в такой профессии. По той же причине.

Я посмотрел на него выжидающе и, признаться, с тревогой. Таких слов от него я не слышал никогда. Моя работа – то немногое, чем я действительно дорожу, лишиться её – все равно что лишиться, например, возможности ходить: жить дальше ты можешь, но такая жизнь будет неполноценной.

Тишина давила на уши. Я действительно не знал, был ли это риторический вопрос или он действительно хотел услышать ответ, поэтому молчал. Видимо, Гардо это понял.

– Это вопрос, Николас.

У меня сердце рухнуло. Так называла меня мать, когда хотела сказать мне, как я не прав. Обычно подкрепляя слова чем-нибудь, что бьёт побольнее.

Я вздохнул и, уперевшись руками в колени, посмотрел на шефа. Его взгляд был изучающим и каким-то – только не это! – сочувствующим. В гляделки его было не переиграть. Я опустил голову.

– Думаю, – я удивился звукам собственного голоса. Так я не говорил, даже когда ссорился с Хитер. Я звучал как человек, действительно признавший свою вину – устало и задумчиво. – Думаю, и то и другое.

Снова тишина. Я посмотрел на Гардо: он продолжал разглядывать меня.

– Когда ты впервые пришёл, – сказал он после паузы, – ты мне сразу понравился. Я подумал: „Эй, этот парень не промах! Он не боится говорить и умеет слушать!“. Ты помнишь, с тобой был ещё один парнишка… Кажется, он теперь работает в „СтилВью“… Он был умный, начитаный, казалось, знал всё и даже больше и, если честно, писал гораздо лучше, чем ты тогда.

Я кивнул. Я не помнил, как зовут этого парня, но помнил ту конкуренцию, которая разыгралась между нами в борьбе за место в маленькой и далеко не самой ведущей тогда редакции.

– Я тогда долго думал, кого из вас взять, Ник. И, честно тебе скажу, ставил на него.

Что-то внутри неприятно перевернулось. Надеюсь, это не жизнь, которая пытается встать с ног на голову.

– Даже в тот момент, когда вы оба принесли мне тестовый материал. Это была какая-то ерунда, я даже не помню, о чём вы писали. Мы с Хитер хотели посмотреть, что вы оба вообще умеете.

Я усмехнулся: зато я помню. Я оббежал полгорода, чтобы узнать, к кому обратиться по вопросу установки мусорорасщепляющих урн – они, видите ли, стояли не каждой остановке. Глупость жуткая.

– Я читал ваши тексты и понимал с каждой строчкой, что тот парень выигрывает по всем параметрам. А потом я посмотрел на вас, Ник. На него, техничного, правильного, в костюмчике с иголочки. На его текст – четкий, официальный, полный фактов. И на тебя – в этих твоих потёртых джинсах, футболке с какими-то дурацкими надписями. И на твою писанину, похожую на эссе на тему, с твоим этим юмором. Ты, видимо, по моему взгляду понял, что к чему и ляпнул что-то вроде: „Удача не на моей стороне, босс? Зря, выходит, поклонялся этой сучке. Типичная женщина“.

Я снова усмехнулся. Я этого не помнил. Я вообще не запоминаю тот поток глупости, который несу. В памяти остаются только его последствия.

– И вот тогда, Ник, я понял, что мне нужен именно такой человек. Человек, который не спросил меня о размере оплаты в первые минуты знакомства, человек, который, услышав задание, не скривил нос, а просто пошёл и сделал – так, как умел, не боясь, что услышит что-то не то, человек, который воспринял отказ не как личное оскорбление, а посмеялся в лицо неудаче. А ещё у тебя глаза горели, Ник. Как ни у кого из тех, с кем я работал раньше. И это было видно по твоему тексту.