– Меня это удивляет, – говорит он и действительно выглядит удивленным. – Где ты был поваром… в смысле, когда работал?

– Видите ли, сэр, меня носит по стране.

– Это, наверное, так интересно, видеть новые места. Я давно уже не видел новых мест. Конечно, я бы с удовольствием отвез куда-нибудь Дениз. Чтобы только мы вдвоем. – Его глаза вновь наполняются слезами. Похоже, он самый сентиментальный механик за Западном побережье. – Чтобы только мы вдвоем, – повторяет он, и под нежностью в его голосе, которую вызывает упоминание жены, я слышу нотку отчаяния.

– Я полагаю, с детьми трудно куда-то уехать только вдвоем.

– Нет у нас такой возможности. И не будет никогда.

Может, это только мое воображение, но у меня возникает подозрение, что последние слезы еще и горькие, не только соленые.

Когда я запиваю пару таблеток «Ноу-Доз» газировкой, он спрашивает:

– Ты часто так подстегиваешь нервную систему?

– Не часто.

– Если будешь пить их слишком много, сынок, допрыгаешься до кровоточащей язвы. Избыток кофеина разъедает желудок.

Я откидываю голову назад и выпиваю слишком сладкую газировку несколькими большими глотками.

Когда бросаю пустую банку в ближайшую урну, Донни спрашивает:

– Как тебя зовут, сынок?

Голос тот же, но тон меняется. Его дружелюбие исчезает. Когда я встречаюсь с ним взглядом, глаза у него по-прежнему синие, но в них появляются стальной отлив, ранее отсутствовавший, и настороженность.

Иногда самая невероятная история может оказаться слишком невероятной, чтобы быть ложью, а потому подозрительность уходит. Я решаюсь пойти этим путем:

– Поттер. Гарри Поттер.

Взгляд его такой же острый, как перо детектора лжи.

– С тем же успехом ты мог бы сказать: «Бонд. Джеймс Бонд».

– Видите ли, сэр, так назвали меня родители. И имя это мне очень нравилось до появления книг и фильмов. Но после того, как кто-то в тысячный раз спросил, действительно ли я волшебник, я начал задумываться, а не поменять ли мне имя, скажем, на Лекса Лютора[3] или что-то в этом роде.

Дружелюбие и общительность Донни на какое-то время превратили «Уголок гармонии» в Винни-Пухову опушку. Но теперь воздух пахнет скорее не морем, а гниющими водорослями, огни над бензоколонками такие же резкие, как в комнате допросов полицейского участка, и глянув на небо, я не могу найти ни Кассиопеи, ни другого знакомого созвездия, словно Земля отвернулась от всего знакомого и успокаивающего.

– Если ты не волшебник, Гарри, тогда чем же ты занимаешься по жизни?

Не только тон изменился, но и дикция. И у него, похоже, возникли проблемы с краткосрочной памятью.

Заметив удивление на моем лице, он истолковывает его правильно, потому что говорит:

– Да, я помню, что ты сказал, но подозреваю, что это далеко не все.

– Извините, сэр, но я повар, и только повар. Я не из тех, у кого много талантов.

Подозрительность превращает его глаза в щелочки.

– Яйца… разбить и растянуть. Кардиологическое сужение.

Я вновь перевожу:

– Растянуть – три яйца вместо двух. Разбить – яичница-болтунья. Кардиологическое сужение – гренок с избытком масла.

С глазами-щелочками Донни напоминает мне Клинта Иствуда, будь Клинт Иствуд на восемь дюймов ниже, на тридцать фунтов тяжелее, не таким симпатичным, лысеющим и обезображенным шрамом.

Следующая его фраза звучит словно угроза:

– «Уголку гармонии» не нужен еще один повар блюд быстрого приготовления.

– У меня нет намерений искать здесь работу, сэр.

– А что ты здесь делаешь, Гарри Поттер?

– Ищу смысл жизни.

– Может, твоя жизнь смысла не имеет.

– Я уверен, что имеет.

– Жизнь бессмысленна. Любая жизнь.

– Возможно, вас это устраивает, сэр. Меня – нет.