Кофеин еще не начал действовать, поэтому у меня нет сил и дальше обсуждать особенности двери.

– В мастерской на автозаправочной станции работает механик, которого зовут Донни. В нем две личности, и вторая, похоже, использует монтировку совсем не по назначению. Если он постучится в твою дверь, не впускай его.

– Я не собираюсь никого впускать, кроме тебя.

– Официантка, с которой ты разговаривала, когда арендовала коттедж…

– Холли Гармони.

– Она… нормальная?

– Милая, дружелюбная, знает свое дело.

– Она не делала ничего странного?

– В каком смысле?

– Не знаю… не поймала пролетающую муху, чтобы тут же съесть, или что-то в этом роде?

– Какой странный вопрос.

– Поймала и съела?

– Нет. Разумеется, нет.

– Не была на грани слез?

– Наоборот. Обаятельно улыбалась.

– Может, она улыбалась слишком много?

– Нельзя улыбаться слишком много, странный ты мой.

– Ты когда-нибудь видела Джокера в «Бэтмене»?

Закончив с зубной гигиеной Рафаэля, Аннамария вновь берет полотенце и еще раз вытирает собачью морду. Ретривер улыбается, как Джокер.

Взяв щетку и принявшись расчесывать шелковистую шерсть Рафаэля, она говорит:

– Мизинец на ее правой руке заканчивается между второй и третьей фалангами.

– У кого? Официантки? Холли? Ты сказала, она нормальная.

– Нет ничего ненормального в потере части пальца в результате несчастного случая. Это не в одной категории с поеданием мух.

– Ты спросила ее, как это произошло?

– Разумеется, нет. Выглядело бы грубо. Мизинец на ее левой руке заканчивается между первой и второй фалангой. Просто обрубок.

– Подожди, подожди. Два отрубленных мизинца определенно анормальность.

– Обе травмы могли стать результатом одного несчастного случая.

– Да, конечно, ты права. Она могла жонглировать мясорубками, когда упала с одноколесного велосипеда.

– Сарказм тебе не к лицу, молодой человек.

Не знаю, почему меня задевает ее легкое неодобрение, но задевает.

Словно понимая, что меня в чем-то мягко упрекнули, Рафаэль перестает улыбаться. Строго смотрит на меня, похоже, подозревает, что я из тех людей, которые крадут собачье печенье и съедают его сами, раз уж я позволяю себе сарказм в разговоре с Аннамарией.

– У Донни-автомеханика на лице огромный шрам, – сообщаю я.

– Ты спросил, откуда он взялся? – интересуется Аннамария.

– Я бы спросил, но Милый Донни вдруг превратился в Злобного Донни, и я подумал, что после такого вопроса он может попортить мне лицо.

– Что ж, я рада твоему прогрессу.

– При таких темпах прогресса нам лучше арендовать коттеджи на год.

Она продолжает расчесывать шерсть длинными, плавными движениями, оторвавшиеся волоски остаются на щетке.

– Ты еще не закончил разнюхивать, так?

– Нет, мэм. Только начал.

– Тогда, я уверена, ты очень скоро докопаешься до сути.

Рафаэль решает, что меня можно простить. Вновь улыбается мне, и в ответ на нежную заботу издает звук, свидетельствующий о блаженстве – то ли вздох, то ли мурлыканье. Он определенно на седьмом небе от счастья.

– У вас есть подход к собакам, мэм.

– Если они знают, что ты их любишь, всегда можно рассчитывать на их доверие и преданность.

Ее слова напомнили мне о Сторми, о нашей любви, доверии, преданности друг другу.

– С людьми то же самое.

– С некоторыми людьми. Причем, в общем-то, с людьми проблем гораздо больше, чем с собаками.

– С плохими людьми, безусловно.

– С плохими, с теми, кто дрейфует между плохими и хорошими, даже с некоторыми хорошими. Даже глубокая и вечная любовь не всегда подразумевает преданность.

– Тут есть над чем подумать.

– Я уверена, ты часто думал об этом, Одди.

– Что ж, снова пойду разнюхивать, – заявляю я, поворачиваюсь к двери и замираю.