Тьма ночная, словно черный ворон,
Принакроет крыльями мой труп…

Звучит там только один куплет, и каким был полный текст, а также кто являлся его автором, мне неизвестно. В 1996 году вышел альбом русско-французского барда Михаила Кленова «Плохие гости», где в треке «Черный ворон» явно слышатся отголоски грустной песни Лорда, но имеет ли Кленов отношение к нему или просто использовал этот куплет для создания авторского «ремейка», мне неизвестно.

Еще один вариант «Черного ворона» можно услышать в драме «Конец Любавиных» (1971):

Черный ворон по свету скитался,
Все кровавую пищу искал,
Воровством, грабежом занимался…

Это, вероятно, начало старинной каторжанской баллады.

А в перестроечном музыкальном фильме «Ссуда на брак» (1987), напротив, звучит интересный новодел:

Черный ворон, черный ворон,
Что накаркал ты, дружок,
Тяжело из черной «Волги»
В милицейский воронок.
Трудно, брат, менять на нары
Персональный кабинет,
Здесь под дверью конвоиры,
Где был прежде референт…

Смена государственного курса, развернутая борьба со взяточничеством и преступностью повлекли за собой тектонические разломы в глубинах советской номенклатуры. В ту пору (конец восьмидесятых – начало девяностых) нередко случалось, что бывшие небожители, секретари райкомов и обкомов в одночасье свергались на бренную землю. Что говорить, если в 1987 году был отправлен на пенсию всесильный глава Московского горкома Виктор Васильевич Гришин. Лишившись всего, он умрет через несколько лет в очереди в собесе, куда придет оформлять пенсию.

Череда подобных случаев вдохновила не только сценариста и автора песни «Ссуды на брак», но и Александра Розенбаума, откликнувшегося на происходящее песней «Дагомыс», где от имени купающегося в роскоши сынка номенклатурного работника («тачки, шмотки из кот-тона, видеомагнитофоны») изложил историю краха его семьи:

…Но вот однажды утром к бате в трест
Зашли два дяди в сереньких костюмах,
Как оказалось, ОБХСС.
Все было тихо, без пыли и без шума.
И мой пахан в «столыпине» глухом
Уехал в край, где жизнь прожить не жалко,
А мне оставил свой роскошный дом,
Поделенный судом на коммуналки.

Своего «Черного ворона» «приручила» заключенная в «Женской тюряге» (1991), которую играет Екатерина Жемчужная:

Я несчастный черный ворон,
Подсудимый, подсудимый,
Даже птицей-адвокатом
Нелюбимый, нелюбимый.
Я родился для печали.
Я отмечен черной меткой.
Мои крылья одичали,
Ограниченные клеткой…

Борис Бабочкин в к/ф бр. Васильевых «Чапаев». 1934


На самом деле это переработанная «ария Ворона» из детского (!) мюзикла Александра Басилая «Свадьба соек» (1984).

Как многое все-таки в восприятии песни зависит не только от аранжировки и подачи, но даже от декораций. Сразу вспоминаются «Вечерний звон», что поет «хор бывших рецидивистов» в «Калине красной», и эмигранты в ресторане «Тройка» в фильме «Операция “Трест”»: вроде бы в каждой сцене на глазах у слушателей слезы, но переживают-то они о разном, и оттого смысл песни кардинально меняется.

Оригинальную же, всем знакомую казачью песню бесподобно сделал Борис Бабочкин в фильме «Чапаев» (1934), где она проходит лейтмотивом:

Черный ворон, черный ворон,
Что ты вьешься надо мной,
Ты добычи не добьешься,
Черный ворон, я не твой…

Впервые эта песня на слова унтер-офицера Невского пехотного полка Николая Веревкина под названием «Под зеленою ракитой» была опубликована в 1837 году в ХХ номере журнала «Библиотека для чтения».

В примечании указывалось: «Эти песни поются солдатами всего корпуса и сочинены корпусным поэтом, унтер-офицером Невскаго пехотнаго полка, Николаем Веревкиным. Они были литографированы в Вильне, по приказанию корпусного командира, барона Гейсмана».