Он напряг руку, пытаясь опереться о пол. Но одновременно он уже видел и чувствовал десятки вариантов этого движения: рука соскальзывает, рука упирается, рука ударяется о ножку стула, рука остается неподвижной… Какой из этих вариантов реализуется? Мозг не мог выбрать, не мог послать однозначный сигнал. Рука дернулась и бессильно упала обратно.

Он попытался напрячь мышцы спины, чтобы сесть. Тот же результат. Конфликтующие сигналы – из настоящего и из будущего – парализовали его тело так же эффективно, как и его разум. Он был заперт. Заперт между сейчас и вот-вот, между реальностью и ее бесконечными тенями.

Тошнота подкатила к горлу. Головокружение усилилось. Он чувствовал, как его сознание, его "Я", истончается, размывается, готовое раствориться в этом невыносимом потоке нелинейного времени.

Он хотел кричать, но не мог – само намерение крика дробилось на варианты. Он хотел отключиться, потерять сознание – но мозг, перегруженный, продолжал работать, продолжал воспринимать эту пытку.

Марк Левицкий, гений контроля, оператор распада, тот, кто считал себя умнее безличной системы Куба, лежал на полу своей идеально убранной комнаты, абсолютно беспомощный, сведенный с ума собственным желанием, которое было исполнено с безжалостной, издевательской точностью. Молоток мироздания оказался неспособен выдержать вес собственного удара.

Сквозь адский калейдоскоп настоящего и будущего, сквозь разрывающую мозг боль и парализующую неспособность действовать, пробился последний, самый глубинный инстинкт – инстинкт выживания. Не логика, не анализ – их больше не существовало в прежнем виде. А именно слепая, животная воля к прекращению этой пытки.

«Отменить…» – мысль была нечеткой, рваной, но она несла в себе единственное спасение. Отменить последнее желание. Вернуться. Вернуться в линейное, понятное, одно время.

Но как? Тело не слушалось. Каждое движение дробилось на вероятности. Он лежал на полу, видя одновременно и ковер под щекой, и потолок над головой (в варианте, где он перевернется через секунду), и вспышки света за закрытыми веками (в варианте, где он ударится головой).

Нужен был Куб. Артефакт лежал где-то рядом, на столе, или откатился в угол – он видел десятки его возможных положений одновременно. Нужно было дотянуться.

Он заставил себя сосредоточиться не на действии, а на намерении. Не «я тяну руку», а «рука должна быть там». Он игнорировал противоречивые сигналы будущего, весь хаос вариантов, и вложил всю оставшуюся волю в один-единственный вектор – к Кубу.

Рука дернулась. Поползла по полу, как слепая змея. Он видел ее в настоящем – медленно, мучительно движущуюся вперед. И одновременно видел ее в будущем – уже сжимающую Куб, или натыкающуюся на ножку стула, или бессильно замирающую на полпути. Он игнорировал будущее. Только настоящее. Ползти. Тянуться.

Пальцы наткнулись на что-то твердое, холодное, знакомое. Куб. Он откатился недалеко от стола. Марк сжал его изо всех сил. Хватка была слабой, пальцы дрожали, но он держал его. Источник его могущества и его нынешнего кошмара.

Теперь – желание. Отменить. Но как? Просить Куб отменить свое же действие? Система уже дала понять, что последствия необратимы. Нельзя отменить «Клеймо» или «Гибель». Но может, можно отменить саму способность, само желание, которое ее породило? Это не отмена последствий цены, это отмена результата желания. Стоит попробовать.

Сформулировать точный запрос в таком состоянии было невозможно. Его сверхрациональный ум был погребен под лавиной временных парадоксов. Он мог только выкрикнуть суть, надеясь, что система поймет.