Это как история молодой американки, вышедшей замуж и покинувшей отчий дом, которая однажды пригласила родителей на ужин. Увидевшая стол мама спросила:

– Зачем ты накрыла индейку металлическим колпаком?

– Мама, но ведь ты, сколько помню, сама всегда так делала, – удивилась дочь.

– Да, – улыбнулась мать, – но у тебя же дома нет голодного кота…

Непонятое поведение имеет больше шансов на имитацию, тогда как понятое поведение имеет все шансы на модификацию или вовсе на отказ от него (в зависимости от обстоятельств). Иными словами, непонятое поведение может копироваться с максимальным тщанием, доходящим до иррациональности, а заодно может служить отличным механизмом слепого подчинения традиции. В этом и есть опасность непонятого имитируемого поведения: оно может даже тысячелетиями воспроизводится по всё тому же принципу "так принято" или "на всякий случай". Так рождаются традиции – нечто, транслирующее ценности, давно утратившие актуальность.

Зародившееся около 3 тысяч лет назад рукопожатие изначально демонстрировало отсутствие у парламентариев спрятанного оружия – прошли века, исходное предназначение жеста себя изжило, но сам он остался. Часто можно слышать, что современное рукопожатие – это жест уважения, но это неправда, поскольку руку пожимают все, даже те, кто недолюбливают друг друга. Это просто превратилось в пресловутое "так принято".

Изучение нейронных механизмов подражания привело их первооткрывателя Джакомо Ризолатти к заключению, что "имитация – основа всей нашей культуры, она лежит в основе множества социальных функций" (цит. по Семенович, 2010, с. 61). Осознание фундаментальной роли подражания в становлении всего человеческого также привело философа Рене Жирара к заключению: "Если люди вдруг перестанут подражать, исчезнут все формы культуры" (Жирар, 2016, с. 8). Если Ризолатти и Жирар правы (а они правы), то возникает вопрос: какая часть культурных норм и общественных институтов может существовать только благодаря имитации по причине их непонятости людьми?

Впрочем, вопрос этот риторический.

Конечно, людей неоднократно посещала мысль, что поведение человека обусловлено какими-то объективными причинами: если человек голоден, он ищет еду, если идёт дождь, человек ищет укрытие, если холодно, он утепляется, и т.д. По такой схеме всё поведение упирается в какие-то условия объективной реальности и от самого человека зависит слабо. Поведение становится просто целесообразным самой окружающей действительности, как бы разумным её продолжением.

Исходя из таких представлений, философы всегда были вынуждены искать какие-то объективные (средовые) предпосылки даже для самого непонятного человеческого поведения. Они твёрдо верили, что какая-то полезность в таком поведении обязательно должна была быть. Хотя бы в прошлом.

Но так ли верен этот подход? Ведь все мы знаем, что абсурд существует. Порой мы можем видеть даже, что было его немало и в нашей собственной жизни, в наших решениях. Если абсурд имеет место, то стоит ли усложнять наши теоретические построения? Может, всё проще? Может, раз мы допускаем существование абсурда, для начала лучше понять его объёмы в наших представлениях да и в нашей культуре в целом? Вдруг абсурд многое объяснит куда лучше, чем представление о необоримой человеческой разумности и адекватности?

Убеждённость в том, что реакция человека всегда адекватна воздействию среды, можно назвать наивной рационализацией, то есть верой в излишнюю рациональность человека, в его способность всегда и всё осмыслять разумно. Известная марксистская мысль, будто бытие определяет сознание, подспудно как раз исходит из того, что человеческое сознание есть точное отражение самого бытия. Но при этом сам Маркс прекрасно знал и говорил, что если бы наши представления о реальности совпадали с самой реальностью непосредственно, то никакая наука не была бы нужна. Но наука как раз оказалась нужна, потому что наши представления о мире порой сильно расходятся с самим миром, но этот момент Маркс почему-то упустил.