Не глядя на присутствующих, он возложил к гробу белоснежную розу и, присев рядом, коснулся замерзшей руки лорда, прощаясь с ним. Поднявшись, Килан встретился взглядом с Евой. От этого взгляда по его спине пробежал холодок. Что же он наделал!.. Они не виделись всего лишь три дня, но Ева за это время заметно похудела, черты лица слегка заострились, а под глазами залегли нездоровые тени. Она глядела на него не моргая, и ее неподвижное лицо больше походило на каменную маску. Казалось, это Ева умерла, а не Мориус. Живыми были лишь ее глаза. Что они выражали, Килан понять не смог, но от взгляда веяло то ли сталью, то ли пронзительным холодом, о котором упоминал Стром.

Лучше бы она злилась! Или отводила и прятала глаза, как делала это раньше. Или даже плакала. Но не это. Взгляд был несколько отрешенным, словно окружающие для Евы уже давно мертвы. Особенно Килан.

Шут застыл на месте, глядя в ледяные каре-зеленые глаза. Не сумев выдержать этого, он надвинул на лоб съехавшую назад шляпу и поспешил покинуть кладбище.

Глядя ему вслед, Ева накинула капюшон на голову, заодно прикрыв им лицо. Нет, она все еще чувствовала. Определенно эта немая встреча далась ей с огромным трудом. Ева вздохнула и перевела взгляд на лорда, гроб которого уже закрывали крышкой. Наверное, Мориус тоже не всегда был таким истуканом, каким его бо́льшую часть времени знали друзья. Наверное, его железная непоколебимость – это приобретенное качество. Все-таки когда-то он был монахом. Умение прятать свою боль за непроницаемой маской, вероятно, являлось жизненно необходимым навыком. Еве было так больно последние двое суток, что она твердо решила стать такой же стойкой, каким при жизни был лорд. «Непроницаемость – это сила, – думала Ева. – Некоторым людям не стоит показывать свои истинные чувства, ведь так они узнают наши слабые места и когда-нибудь смогут по ним ударить».

Оставалось лишь два человека, с которыми Ева не хотела быть такой закрытой: Стром и Дарий. Однако рана, нанесенная Киланом, была настолько глубокой, что Ева предпочла закрыться совершенно ото всех. Возможно, на время, а возможно, и навсегда.

Человек, которого она так искренне и чисто любила, вырвал ей сердце, причем сделал это невероятно легко, играючи. Всего минуту назад он стоял в нескольких шагах от нее, но даже встретиться с ним одним лишь взглядом было невыносимо больно. Ева не могла его ненавидеть и не желала ему зла, она его даже не презирала. Всего лишь не понимала, как могла так жестоко ошибаться. Глядя в его глаза, она будто пыталась отыскать у этого человека душу. Лицо ее ровным счетом ничего не выражало, хотя мускулы так и норовили предательски дернуться. А вот дыра, что образовалась на месте вырванного сердца, отзывалась протяжно воющим сквозняком, колышущим ошметки тканей, когда-то примыкавших к вышеназванному органу.

Так чувствовала себя Ева, однако Стром увидел совсем другое. Он увидел холод и безразличие в ее взгляде, брошенном на бывшего возлюбленного. Капитана пробил холодный пот, но сказать он ничего не решился, опасаясь сделать еще хуже. Лишь сокрушенно покачал головой, надеясь, что Висмут, искренне и горячо любящий Еву, все-таки сумеет растопить лед в ее душе.

После похорон господин Лестер пригласил капитана в свою контору, однако Стром настоял, чтобы Ева поехала вместе с ним. Не хотел оставлять ее одну.

– Хорошо, – сказал адвокат, – свидетели нам пригодятся.

Каково же было удивление Евы, когда в экипаже, поданном для них, оказались еще два пассажира – та самая блондинка, вложившая в руки Мориуса розу и тетрадь, и старик с косматыми бровями.