Шут кивнул и тут же поморщился от мысли, внезапно пришедшей в голову. Но мысль эту все же решился озвучить.

– Может быть, ранение Висмута как-то сблизит их, – вздохнул он. – Все-таки кок ее спас. Ухаживая за ним, перевязывая… его… – Шут запнулся, – в общем, это как-то может повлиять на ее к нему отношение.

Думать о том, что Ева полюбит другого, было невыносимо больно, но Килан понимал: для нее было бы лучше оставить в прошлом эту разрушительную любовь. Забыть среднего из братьев Нимени, пусть даже в пользу Висмута.

– Но я приду на похороны, – добавил Килан. – Мориус был достойным человеком, и я хочу с ним проститься. Постарайся увести Еву, когда увидишь меня. Чтобы нам с ней не видеться.

Капитан кивнул.

На том друзья и разошлись: Стром отправился в дом на холме, а братья – в гостиницу на причале.

Днем Висмуту стало хуже. Лекарь заходил с утра и отметил, что у кока сильный жар. Сообщив, что организм борется с инфекцией, он прописал лекарства и компрессы и ушел.

Ева чувствовала себя совсем разбитой, но забота о Висмуте ее дисциплинировала. Дарий держался рядом, помогая ей, но к вечеру, когда вернулся Стром, Ева была совершенно без сил.

– Похороны завтра, – сказал капитан, помогая ей с ужином. – Эгирин принял участие в приготовлениях. Не думаю, что я бы так легко управился, если бы не он.

Вечером не пришлось уговаривать Еву поесть. Очевидно, Дарий провел с ней жизнеутверждающую беседу днем, и это было заметно по ее поведению.

Висмута покормить не получилось. Из-за сильного жара его рвало, и единственное, что он принимал из рук Евы, – это вода.

После позднего ужина Стром ушел наверх, чтобы помочь больному. Требовалось обтереть его влажным полотенцем, отвести по нужде (днем ему этого ни разу не потребовалось – вся вода выходила с потом), проветрить комнату и сменить постельное белье.

Ева осталась в холле. Дарий разжег камин посильнее и присел в соседнее кресло. Шерл крутился рядом, щурясь от огня и подставляя к нему черные блестящие бока.

– Дарий, ты не скучаешь по портрету?

– Совершенно не скучаю.

Оба при этом смотрели на огонь.

– Но я ощущаю от тебя необычную эмоцию.

– Ты чувствуешь мое настроение? – насторожился призрак.

Ева кивнула.

– И давно?

– У меня открылась некая… м-м-м… эмпатия к призракам, – сообщила Ева. – Я поняла это, когда мы были на кладбище. Тогда я почувствовала настроение и боль каждого из потеряшек. И вот прямо сейчас… ты хочешь чего-то, но будто боишься попросить.

– Ничего-то теперь от тебя не утаишь, – хмыкнул Дарий.

– Так чего ты хочешь?

Дарий замялся, но глаза его заблестели.

– С тех пор, как мы вернулись сюда, я не могу игнорировать рояль…

– Да, я тоже смотрю на него и не понимаю, зачем Мориус притащил его сюда. Хочешь поиграть?

– Безумно!

– Так давай, – улыбнулась Ева. – Тогда я смогу похвастаться, что слышала музыку Дария Ле Гура в исполнении самого автора уже после его смерти.

Дарий приблизился к роялю и, подражая живому человеку, полупрозрачными руками открыл крышку инструмента. С минуту он гладил клавиши пальцами, после чего закрыл глаза и заиграл.

Обычно его руки проходили сквозь предметы, и, на самом деле, призрак мог извлекать звук из инструмента одной лишь силой мысли, даже не касаясь его пальцами или находясь при этом в любом уголке дома, но ощущать себя рядом с поющей махиной ему было в разы приятнее. Это напоминало о времени, когда он был жив и знаменит и когда перед ним открывались все двери, а впереди маячило светлое будущее.

Играл Дарий так, будто никого не видел и не слышал. Он весь погрузился в музыку и чувства, вложенные в нее. Ева никогда не слышала ничего подобного. Стоило закрыть глаза, и образы сами собой возникали в голове. Музыка Дария Ле Гура была печальной и пронзительной, но вместе с тем светлой. Когда Висмут уснул, на звуки спустился Стром и, остановившись в дверях, задумался о чем-то своем, наблюдая за произвольно нажимающимися клавишами.