– И что мне прикажешь делать со всем этим? – удрученно заметил Егор Васильевич.

– Наверное, надо доложить в тайную канцелярию обо всем. Что Озеровы хотели бежать, и мы их подстрелили.

– Дурак! – выпалил Глушков, смотря печальным взором на тело Машеньки, которое солдаты затаскивали обратно в комендантскую. – Да меня за то, что я поддельную бумагу не различил и позволил бесчинству этому совершиться, вмиг в солдаты разжалуют.

– Но как же так, Егор Васильевич?

– А вот так, сударь мой, – покачал головой комендант, также входя в комендантскую, где солдаты проворно складывали тела убитых в угол. – Скажут, что не могу даже уследить за арестантами, раз они побеги мне в крепости устраивают.

– Но что же делать? – спросил Борисов. Шукшин, сидящий на полу, и двое солдат почтительно молчали.

– Вот я и думаю. А знаешь, Ваня, придумал я вот что. Эй, Иванов, Гусев!

– Слушаем, ваше благородие? – отчеканили солдаты.

– Узнайте, когда хоронить будут, сегодня или завтра? Вроде сегодня должны. День-то четный. Да всех троих в телегу к остальным мертвым определите. Поняли?

– Поняли, сделаем, – кивнули солдаты.

– Да так, чтобы никто не знал, кто это. А тела пока в подвал положите.

– Слушаюсь! – ответил один из солдат, наклонившись над неподвижной девушкой, решив начать с нее.

– И чтоб молчали обо всем, что произошло сейчас. Иначе битыми будете. А если сделаете, как надобно, по рублю вам дам.

– Все сделаем, ваше благородие, – отчеканили солдаты.

Петропавловская крепость,

1790 год, Май, 12, день

– Вставай, смутьян! Говорить с тобой хочу, – грозно велел Глушков.

Распахнув отяжелевшие веки, Чемесов мрачно взглянул на коменданта, стоящего перед ним. Теперь, Григорий, едва пришедший в себя, отметил, что сидит на каменном полу, а по его лицу стекает вода. Голова молодого человека гудела от полученного удара, но он все же тяжело поднялся на ноги и ощутил, что его руки связаны за спиной. Тут же, вспомнив все, Чемесов порывисто выпалил, обращаясь к коменданту:

– Где Озеровы? И Мария Кирилловна, что с ней?

– Мертвы они, – вымолвил сухо Глушков, приблизившись к Григорию.

– Что-о? – прохрипел, холодея, молодой человек.

– То-то и оно. Решили убежать, да солдаты мои, не желая того, в суматохе пристрелили всех их.

– Застрелили?! – пролепетал в ужасе Чемесов, не в силах поверить в страшные слова коменданта.

– А то как же? Отца-то их сразу же Иванов уложил пулей, а сын и дочь пытались и далее бежать, ну и их пришлось, чтобы не убегли. Да что тут, сами и виноваты.

– Врешь, все врешь, сукин сын! – прохрипел Григорий и, бросившись на коменданта, со всей силы ударил его плечом в грудь.

– А ну, не тронь его! – прокричали сбоку, и два солдата быстро оттащили Григория от Глушкова и отшвырнули молодого человека к стене. Сильно ударившись плечом, Чемесов прислонился к стене и, смотря диким взором на толстого коменданта, никак не мог поверить в смерть Машеньки и ее родных.

– И отчего это я вру, сударь мой? – процедил Егор Васильевич, оправляя мундир, и, морщась, добавил: – Когда я сам их трупы осмотрел и всех троих велел в общую могилу скинуть. Сегодня поутру как раз ее рыли для других умерших в крепости. Так уж похоронили поди их, как и подобает.

Услышав эти слова, Чемесов смертельно побледнел, и ему показалось, что рухнуло небо. То, чего он боялся все последние страшные дни, свершилось и теперь представляло дикую суровую реальность.

– Да вас за это разжалуют и самого под трибунал подведут! – прохрипел Григорий в негодовании, не в силах принять то, что Машенька мертва.

– Как же! Разжалуют, испужал! – процедил Глушков. – У меня все неспокойные дохнут, как мухи, и каждую неделю. И ничего! Командование на это глаза закрывает. Ибо понимает, что более никак мне буйных и неспокойных не усмирить!