– Неразумно вмешиваться во вражду рода – она самая кровавая из всех, – камерарий вжался в тронное-кресло из последних сил сопротивляясь принятию решения.

– Отче, эти слова никогда недолжны были сорваться с ваших уст в сей час ереси, ибо мы в праве вершить судьбы этого мира, – Саммаэль остановился в прямой близости от тронного-кресла и приклонил колено. Он опустил голову, не скрывая того что ждёт благословение камерария.

– Да будет так, инквизитор Саммаэль, – камерарий возложил свою длань на лысую голову инквизитора. Саммаэль почувствовал влажное тепло от руки. Улыбка невольно отобразилась на его мрачном лице. – Встань верный сын и веди свои персты в Крестовый поход по праведному пути и не усомнись в своих деяниях, ведь ведёт тебя рука Создателя, – не скрывая самодовольный вид Саммаэль выпрямился и, прижав руку к груди, поклонился.

– На голову каждого, кто ослушается моего слова и головы его последователей обрушится такая кара, что до конца мира они будут проклинать тот день, когда отвернулись от истинного света Создателя и погрузились во мрак ереси.

– Да, будет так, – камерарий стал более хмурым, это решение не далось ему легко и облегчения не последовало после его принятия. – Воззвать гонца, – он отодвинул инквизитора, глядя как торопливо пара кардиналов открыли засов на дверях. С чем справился Саммаэль в одиночку потребовалось несколько кординалов и то заметным затруднением.

– Отче камерарий, склоняю голову перед вашим Величием, – гонец Аластор вновь вошёл в Приёмный зал и приклонился в том же самом месте, что и при первом визите.

– Инквизиция откликнулась на зов, пусть даже что украдкой совершён, – камерайт встал с тронного-кресла, обозначив своё уважение, не смотря на то что сомнения в нём по-прежнему преобладают. – Мы явим себя Крестовым маршем в помощь империи Солнечного Гало под хору́гвем (религиозное или геральдическое знамя) единым. Отныне, на все земли империи наложено вето праведности и понесёт его Апостольский нунций (высший дипломатический представитель Святого Престола) кардинал Мастема, – тот аж вздрогнул в стороне от своего назначения. Он провёл весь конклав молча в равнодушном нейтралитете и тут такая неожиданная ответственность, как манна Небесная обрушилась своей благодатью.

– Прошу прощения, Отче, – глаза кардинала чуть ли не вывалилась из орбит от удивления и заблестели от накатываемых слёз. Голос захрипел после долгого молчания и с хрипотой выдал вопрос. – Чем же я заслужил столь важную роль в сем расследовании?

– Это решение было принято гораздо раньше, чем был созван сей конклав, Мастема, – камерарий знал, что согласие вызовет бурю возмущений и решение озвучит перед фактом. – Так же как конклав, назначение Ваше, кардинал Мастема, откладывалось до сего момента. Но это не обозначает что оно спонтанное, оно взвешено и кропотливо измерено. Ваша неосведомлённость абсолютно ничего не меняет – Крестовый поход начинается здесь и сейчас!

Весна.

В священных гротах под базиликом Святого Престола на глубине 3х метров у гробницы мощей мёртвого правителя погрузившись в молчание стоит камерарий Паймон. Ранее он призвал к себе на аудиенцию инквизитора Саммаэля и скрестив руки на груди в покаянии, он ждёт, когда тот его потревожит.

Инквизитор бесшумно приблизился и заметив это за собой, показательно прокашлялся в кулак. Но надлежащего эффекта не последовало и на терпеливом вздохе инквизитор стал жать столько на сколько его хватит.

В гротах стоит затхлый запах земли и благородной плесени. Именно так называют здесь запах гнили, но в любом случае инквизитор не чувствует не то не другое. Его приобретённая Аносми́я (потеря обоняния), не позволяет различать запахи. Взамен он незаметно высунул кончик языка, попробовав воздух на вкус. Свою странность он прировнял к благословению Создателя, что даровал ему вечный покаянный пост. Теперь и всегда для него вся еда – это сочетание четырёх вкусов без изыска, но как бы их не комбинировать, вкус всегда остаётся постным.