– Или хочешь исчезнуть, превратиться в затворника, как Россини, который получил за концерты в Лондоне тридцать тысяч фунтов и вдруг всё бросил, поставил на своей карьере крест, не вставал с постели, парализованный депрессией и страдавший бессонницей, растолстевший, облысевший…

– Зачем ты мне помогаешь? – спросил Темников, чтобы отвлечься от исподволь нараставшего ужаса.

– Ты слишком добрый. А я обязан заботиться о добре, оберегать его, как тень заботится о свете, ибо он же – источник её существования.

Темников воодушевился. И правда, он не израсходовал отпущенный ему золотой запас таланта. Ему вновь захотелось оказаться на вершине, не связанным ни с кем одной верёвкой. Только один. Один на один с миром, который бесконечно хочет тебя. На этом можно нагреть руки: он утроит свои капиталы, как какой-нибудь нувориш, который вкладывает деньги не в молодую промышленность, а в спекуляции, и в его сейфе оседают тонны мёртвого золота. Он вытеснит с экрана Васютина, создаст неповторимый образ, заведёт привычку к позе, к говорению.

А рядом с ним стоял чёрный человек и лил ему в уши сладкий яд. Темников чувствовал гнилостный жар его развёрстого зёва.

– Только соло! Ты окружён толпой, отовсюду тянутся руки, суют блокноты для автографов…

Темникова обступил пёстрый рой отвратительных видений, длинные руки вырастали из тёмных углов комнаты и пытались увлечь его в страшную воронку небытия, в гробовое молчание. Его затошнило, комната плыла перед глазами, в которых резко потемнело. Ноги его подогнулись в коленях, он согнулся и мягко шлёпнулся на пол…

Когда Темников очнулся, перед ним стояла Татьяна. Выражение неподдельного ужаса медленно сползало с её лица. Он был худ, когда-то полнокровное тело превратилось в мощи с язвами и пролежнями. Татьяне всё время приходилось его переворачивать.

– Господи, в кого я превратился! – досадливо сетовал Темников, вынимая изо рта зубную щётку и пересчитывая на ладони выпавшие зубы. – Всё превращается в тлен. Даже шедевры архитектуры, башни и палаты крошатся, глина кладки превращается в пыль. А мы лишь на то и годны, чтобы кормить в земле червяков.

Пальцы ему не повиновались. Он часто сбивался, выстукивая по краю стола фортепьянные пассажи. Темников пробовал петь: партия выучена им на зубок и разогреты связки. Однако в груди его не смолкал влажно клокочущий бронхитный хрип, а слова из беззубого рта вырывались со свистом и шипением.

Изредка его навещал Артур: он приходил, усаживался в сторонке и молча проводил так четверть часа, словно боялся заразиться, подхватить, как насморк, эту невыносимую обречённость.

– Ты поправишься, – говорил он, обманывая и себя, и больного друга. – Обязательно поправишься.

Темников не отзывался. И всё же Артуру показалось, что глаза его влажно блеснули, слёзы скатились с ресниц и затерялись в бесчисленных морщинках стариковского лица.

Васютин, наслаждаясь ролью триумфатора, отвоевавшего пьедестал, при виде Темникова сочувственно пожимал плечами. Климович глядел на него с усталой снисходительностью. Даже Штепа задумчиво усмехался – вот ведь как человека скрутило! А Лохвицкий изгнал вчерашнего кумира из театра, как Бог – нечестивцев из храма: инвалиды пусть сидят дома на государственном обеспечении, здесь им не место!

– Надулись мы с этим Темниковым! – говорил он как можно громче, чтобы все его слышали. – С Темниковым-гением, самобытным, выходящим за рамки, единственным другим среди многих одинаковых. Он же мистификатор! Фокусник, вытворяющий свои копеечные чудеса! Сейчас таких как грязи. Набивает карман, собирая на концертах стадо, а вся его деятельность – это победа ползучего прагматизма.