– Что теперь? Что теперь, Тёрн?

Истинная Гончая терпелива. Что ж, выходит, Алиедора ещё не достигла «истинности». Или же, напротив, успела утратить.

Башня молчала. Призыв Тёрна пропал втуне.

Тьма быстро заливала котловину, вечерняя заря гасла. Сколько им торчать здесь? В ожидании неведомо чего?

– Тёрн? Тёрн!

– Не торопись. Мудрые Смарагда не спешат.

– Мы не сможем войти?

– Войти мы и в самом деле не сможем. Нас должны впустить.

Эх, где тот Белый Дракон, великий, величайший, подумала Алиедора. Вмазал бы исполинским хвостом по проклятой башне, по чёрному недоразумению, раздробил в пыль, так, чтобы не осталось даже воспоминаний! Да, Капля Крови нашла бы, что сделать с этаким оскорблением мирооблика…

– Не торопись, – повторил Тёрн. – Мы сдаёмся. Мы предаём себя в руки Мудрых, ибо верим, что сможем их убедить.

Алиедора понимала, что это говорится не ей, и всё равно по спине бежал холодок.

– Будь, как ты скажешь, – устало проронила она. – У меня нет больше сил бежать.

Алиедора села прямо на камень, подтянула колени к груди, положила на них подбородок, словно в детстве, слушая нянюшкины сказки.

Башня Затмений молча и невозмутимо выслушала всё сказанное и осталась безмолвной. Ждите, словно говорила она надменно и без слов. Ждите, и, быть может, к вам снизойдут.

Алиедора заставила гнев отступить, ярость – утихнуть. Пусть эти Мудрые почувствуют мою усталость и безразличие, желание, чтобы всё, наконец, закончилось, уже не важно как.

Она вспомнила, как исчезало всё в чёрном кубе северных варваров, вспомнила своё тогдашнее отчаяние, беспросветную тьму, заполнявшую душу… и дала башне Затмений это услышать.

Алиедора словно снимала доспехи: шлем, хауберк, кольчугу, поножи. Смотрите, Мудрые. Вот она я.

…А ведь тут побывала Гниль, вдруг ощутила она знакомый, едва уловимый привкус в воздухе. Не так давно прорвалась, и прорвалась сильно. Но многоножки, конечно же, не нашли здесь никакой пищи, разве что в бездне рва, окружавшего башню. Занятно… значит, и Смарагд не избег всеобщей участи. Что ж, может, Мудрые и впрямь научились справляться с этой напастью.

Она медленно встала у края рва. Да, настоящая бездна. Глубину затопила тьма, там всё казалось абсолютно мёртвым, как на старом, давно покинутом капище.

Алиедора уселась на сухой мёртвый камень, свесила ноги вниз. И тихонечко стала насвистывать старую детскую песенку, вдруг всплывшую из глубин памяти, простой мотив, что пели они с подружками, водя хоровод на приречном лугу. Мягкая трава под босыми ногами, птицы в ясном небе, прохладный Роак, рыбаки над глубокими омутами, железные флюгеры, любимые игрушки бродяги‑ветра…

Она не застонала и даже не стиснула зубы. Боль хлестнула словно сыромятным бичом, но её Алиедора терпеть научилась, спасибо кору Дарбе и трёхглазому Метхли.

Тёрн вдруг оказался рядом, сел, так же свесив ноги. Было хорошо, что его тёплое плечо – рядом. Просто хорошо, что ты не одна, и что он не один – благодаря тебе. И вы сидите вдвоём на краю бездны, перед вырастающим из тьмы чёрным зубом, гнилым, источенным изнутри, словно гриб‑перестарок в лесу. Но это ничего, нам всё равно, мы же пришли сюда сдаваться, верно?

…Она ждала, что, быть может, из пропасти скрытые рычаги выдвинут потайной мост, что в глухой тёмной стене откроются замаскированные врата. А вместо этого вдруг просто услыхала голос:

– Встань и иди.

Под ногами мерцало слабым зеленоватым светом – ну точно гнилушки в темноте! – нечто вроде неправильного шестиугольника с тёмными письменами. Начертания были Алиедоре незнакомы.

– Ноори аксем, – вслух прочитал Тёрн. – «Ноори входят».