Сегодня – день воды. Стоя в клубах пара, мы с Фелипой сражаемся с распухшей змеей простыни. Ни ванной комнаты, ни душа в доме нет: в моей «спальне», почти что рядом с кроватью, в бетонной стене имеется ничем не отгороженная ниша, где из ржавого крана раз в три-четыре дня течет вода, разумеется, холодная: это и есть долгожданный «день воды». Все хозяйственные дела откладываются ради стирки белья. Грязная вода стекает в дырку в полу – вот и вся цивилизация. У Фелипы ржавая советская «Аурика», которая плюется пеной и грохочет, как трактор. В нашем «ласточкином гнезде» белье мгновенно становится черным от дыма, поэтому стираем много: сначала в машине, потом руками. До этого кипятим на керосинке: при тридцати шести по Цельсию при работающей плите в доме настоящий ад. Уф! Неужели для этого я закончила университет? На что уходит жизнь! Но образцовая кубинская жена далека от подобного образа мыслей, – как, впрочем, и образцовая белорусская.

– Фелипа, дочь моя!

Это колотит в двери Марго – коротко подстриженная, тесно упакованная, как все кубинки, в яркие синтетические брюки, со спортивной сумкой «Динамо-Минск» через плечо. Чем-то моя куньядушка, то бишь золовушка, сильно недовольна. Кстати, «дочь моя» – местное обращение к любой особе женского пола, независимо от возраста и степени родства (так меня называет соседский ребенок, обижаться бессмысленно). М-да, попробовала бы я сказать своей матери что-то наподобие «Галина, девочка моя…» – нет, не могу даже представить. Или взять это их обращение к незнакомому – оуе, произносится с растяжечкой: ой-е, в Союзе еле отучила мужа от провокационно-угрожающего “паслю-ючай”, языковой кальки, на которую белорусские парни мгновенно реагировали боевой стойкой, а он, глупенький, считал их чрезмерно агрессивными.

А вот и причина недовольства Рейнальдовой сестрицы: сегодня утром в лавке давали по продуктовой карточке рыбу, а Фелипа, занявшись бельем, проворонила этот действительно уникальный шанс. Работающая Марго вынуждена держать тархеты, свои и детей, у матери: не каждая женщина может позволить себе четыре-пять часов ежедневного стояния в очередях. Мне жалко свекровь, и я сочувственно спрашиваю:

– А почему Марго не делает покупки в магазинах свободной торговли?

– В свободной торговле может покупать только буржуазия, такие там цены, – отрезает Фелипа.

– Разве на Кубе есть буржуазия?

– Есть. Это те, кому недостаточно нормированных продуктов.

Мой слабый разум, разморенный жарой, миазмами керосинки и голодом (когда выпрямляюсь, перед глазами темнеет и мелькают оранжевые искры), все же оказывается способным отследить недвусмысленность намека.

– В трудное для Революции время, – поучительно продолжает Фелипа, – надо уметь обходиться наименьшим. Есть у тебя сегодня тарелка риса – хорошо, нет – тоже хорошо. Все остальное – мясо, яйца, масло – буржуазная роскошь. Команданте12 призывает затянуть ремни на последнюю дырку – и каждый сознательный кубинец должен это сделать!

– А если Команданте потребует совсем ничего не есть?

Фелипа гневно вскидывает голову в белых бумажках (и на кой ляд тащила ей из Союза в подарок самые лучшие бигуди?):

– Команданте стоит только приказать! Лично я мечтаю об одном: умереть раньше, чем не станет Команданте!

Один русский классик ХХ века как-то сказал, что революцию совершают в несколько часов гении самоограничения, а потом десятилетиями люди поклоняются духу ограниченности, как святыне. Эти слова вспоминаются мне ежедневно за обедом и ужином, состоящим из риса и черной фасоли, и это еще хорошо, уверяет муж, – я знаю, что он прав. С утра вновь нормальная (нормированная!) жизнь в поисках куска тыквы (если повезет), чтобы сварить из него суп для Карины. Эти вылазки редко заканчиваются успешно: продовольственное снабжение в восточных провинциях поставлено гораздо хуже, чем в столице. Однако в Гавану за товаром не рванешь, помехой тому ТАРХЕТА, отоварить ее можно лишь в строго определенном магазине по месту жительства.