Да! Мировоззрение художника… У Мандельштама вот не было никакого мировоззрения. И у Ахматовой – вплоть до «Реквиема».
– У них (у детей) мировоззрения нет – нет!
– Так ведь Вы же формировали их мировоззрение!
– Ничего подобного!
Доктор Фаустус в своей средневековой келье …Однажды Лиловая Маска позволила мне войти в свою лабораторию. Находиться здесь могут только избранные. Чаще всего – немногие любопытные, только приоткрыв дверь, зажмуриваются, зажимают рот и нос, бросаются вон – и долго потом не могут отдышаться.
Для привычного огня, как мелу – безнадежно,
Для пепелинки – попусту… зачем?
Лишь обжечь мне мнимые колени яме должно,
Чтоб чуть пропеть, затанцевать в пустом значеньи…
Мой ноготь до конца доест
Обилие крючков, переплотившись в тромб…
Задвинь опрос об угасавших слова «кость».
Ты обратись, что означает зависть,
Я обращусь, что значит плеть – за ромбом ромб.
Железный нежный ворон клюет вам внутренности. Это – любовь.
Пепел, медленно остывающий на дне палеолитической пещеры и обжигающий колена молящегося волхва, – это познание. Это зависть свистнувшей плетки сильного – вновь и вновь заносимой над сильнейшим. Плеть-змея, покрытая струящимися ромбами, шипит и извивается. Мудрость. Злоба. Месть. Пепел. Бог.
Она – не Ведьма. Она – Ведунья. Не Вещунья – вольная Художница свободного, еще никем не пойманного смысла. Или, может быть, скорее, благородная Дама – Алхимик, Гипатия, готовая за многоточие – под каменный град, но… пусть бы никто не знал об этом! ведь ей только шестнадцать… Ее речь – головокружительный опыт над собственным пониманием мира. Иногда кажется, что она – таки нашла Философский Камень. Так не случайны ее фантасмагории – так внутренне логично и единственно по форме то, что выливается из-под ее пера. Выливается, переливается, вливается во всяческие колбы, пробирки, реторты – и там бурлит, кипит, плавится, испускает живые цветочные ароматы и почти непереносимую вонь. Конструктивизм на грани обморока.
– Скажи, я красивая?
– По-моему, да… очень.
– Нет, правду скажи… Для меня это важно!
Она недоверчиво щурится …ни тени улыбки. Она вообще редко улыбается.
Зато когда улыбнется – о-о!
Эта роль – так серьезна. Авторская власть на ее сценические эволюции почти не распространяется. Но Лиловая маска всегда настороже. Ей бы, глупенькой, плясать от счастья, а она чувствует себя покинутой…
– Снова – за печенье. Никогда, никогда не похудеть тебе до пятидесяти шести килограммов!
Лена Михайловская – не математик. Она – тонкий филолог. (Скорее, философ! – М.С.) Интересно, как она распространяет филологические подходы в область математических наук. Решая геометрические задачи, Лена пытается оживить точки, прямые и плоскости. Для нее это живые существа, живущие особой жизнью. Они могут колебаться, принимать решения, испытывать чувство собственности, какие-то желания. Точки могут подчиняться аксиомам и правилам, но могут и уклоняться от них, создавая себе условия жизни по произволу. Все это, конечно, далеко от реальной школьной стереометрии. Но возможность фантазировать на уроке математики (пусть это и не приводит к успешному и строгому решению задачи) наполняет художественное мышление Лены – пространственно-временными образами и характеристиками. Отсюда – неповторимые ритмы сочинений Лены о Толстом и Тургеневе.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ИМПРЕССИОНИСТ ОСТРОВСКИЙ?
…Вечер 2 сентября 1996 года. Мы на концерте замечательного музыканта Юрия Кузнецова из Одессы. Музыка сложная, но всем очень понравилось. Особенно запомнилось место, где пианист, общаясь с открытым роялем, пытается достать мелодию непосредственно из струн… не получается – он вновь терзает рояль, просит его сыграть, запускает в струны рояля свои тонкие пальцы (будто женщину ласкает, – шепчет Юля Вятчина) – все равно ничего не получается. И вдруг руки возвращаются на клавиатуру – и звучит дивная, гармоничная весенняя мелодия, что-то вроде: «Все-таки будет весна, и я доживу до весны…»