Выбравшись из подвала, понимаю, что уже наступила ночь. В этом мире вообще не бывает слишком светло. Небо всегда словно затянуто тучами.
Дрожь земли заставляет меня отшатнуться и выпустить из рук тяжёлую тушку кота. Мявкнув, он прижимается к моим ногам. А на площадке, где ещё валяются останки пауков, начинает вспучиваться синий «асфальт».
Сиськи Теи… ну что ещё?
27 июля, вечер
В поместье графа Хатурова
До поместья Хатурова Матвей Соболев добирается автостопом.
На территорию его пропускают не сразу. Удивляться тут нечему: вряд ли он и сам сейчас узнал бы себя в зеркале. По глаза заросший оборванец.
Матвей молча задирает рваный рукав – на предплечье выжжена руна мага-защитника рода Каменских. Охранники, явно в шоке, пялятся то на руну, то на него. Но граф Хатуров очень тщательно отбирает людей, и потому Матвея никто ни о чём не спрашивает.
По дороге в комнату – помыться, переодеться! – от него шарахается молоденькая горничная. Тоже не узнала.
– Соболев я, – буркает он, кивая девчонке.
Она почему-то верит сразу, семенит следом, тараторит:
– Матвей Евгеньич! Да что ж это! Да где ж вы так?!.. Ой, вам помочь чем? Матвей Евгеньич, а Никита… а князь Каменский тоже приехал?
– Нет, – отвечает он на всё разом и на миг стискивает зубы. – Ты вот что… как там тебя…
– Татьяна! А…
– Татьяна… ты пойди графу доложи, что я вернулся. Мне срочно с ним поговорить надо. Скажи – вымоюсь и подойду.
– А князь…
– Иди, – отмахивается он и захлопывает перед носом девчонки дверь.
В ванну. Бриться. Смыть… всё. Несколько дней в бункере, появление Никиты, поначалу показавшееся глюком, побег…
Матвей Соболев ненавидит растительность на своём лице. Это помогает ему ненадолго выбросить из головы мысли о том, чем завершился побег из бункера. Он скидывает одежду, лезет под душ, остервенело бреется, исхитряясь порезаться трёхлезвийным станком.
Наконец одевается и идёт в кабинет Хатурова.
Граф ждёт, и ни выбритое лицо, ни чистая одежда Соболева его не обманывают.
– Никита? – спрашивает, едва глянув Матвею в глаза.
– Мёртв.
Граф реагирует краткой матерщиной. Указывает защитнику Каменских на стул.
Соболев садится, и только теперь понимает, до чего вымотан. Хочется откинуть голову на высокую спинку и отрубиться прямо здесь.
И желание это правильное: прежде чем рвать кому-то глотку, следует выспаться и восстановиться. Но чуть позже.
– Разлом, – хрипло говорит он. – Никита попал в разлом.
Он рассказывает Хатурову почти всё: кратко о том, как попал в бункер, подробно – с момента появления там Никиты. Единственное, о чём умалчивает, – это о странном поведении мальчишки перед тем, как открылся разлом. И о том, что практически уверен: открыл разлом сам Никита. Но эту информацию лучше придержать при себе.
Граф слушает не перебивая. Под конец начинает барабанить пальцами по столу.
– Ты уверен, что это был… Никита? – спрашивает, когда Матвей замолкает. – Не слишком ли для мальца?
– Полагаешь, я мог перепутать представителя рода Каменских с неким магом иллюзий в хорошей личине?
– Об этом и спрашивал, – кивает Хатуров. – Не мог. А жаль.
Матвей кивает. Он совершенно спокоен, но граф знаком с камердинером Никиты слишком давно, чтобы в это спокойствие поверить.
– Соболев, к рассудку! – резко командует он. – Ты видел князя мёртвым?
Широкая улыбка Матвея заставляет его поморщиться. Не улыбка – оскал. Такие оскалы генерал Хатуров не раз видел в бою. У тех, кому уже нечего терять.
– Прекратить, я сказал!
– Ты-то в рассудке? Что значит «видел мертвым»? – интересуется Соболев, убрав ухмылку. – Пацан попал в разлом. Я не успел…
– К счастью, – сквозь зубы говорит Хатуров. – Иначе мне пришлось бы начинать розыск.