– Но до тех пор, пока я не услышу твой рассказ, ты больше ни капли ее не получишь. Так что выкладывай и представь, что говоришь с ребенком. Так, будто о тебе станут читать спустя эпохи те, кто ничего об этом месте не знает. Ибо слова, которые я переношу на пергамент, должны прожить столько же, сколько и эта бессмертная империя. Твоя история станет единственной формой бессмертия, которую ты познаешь.
Из кармана холоднокровка достал резной деревянный пенал с изображением двух волков и двух лун. Из него вынул длинное перо – черное, как и ряды перьев, окружавших его шею, – а на подлокотник кресла поставил небольшую бутылочку. Обмакнув перо в чернила, Жан-Франсуа поднял на Габриэля выжидающий взгляд темных глаз.
Ощущая вкус красного дыма на губах, Габриэль сделал глубокий вдох.
– Приступай, – сказал вампир.
Книга первая
Мертвые дни
И так, году в 651 от основания империи явилось нам знамение преужасное. Ибо хоть солнце по-прежнему вставало и заходило, свет его отныне ничего не освещал, а сияние тепла не дарило, утратив привычную яркость. И с тех самых пор, как мрачный этот знак обосновался на небе, люди стали непрерывно страдать от глада, войн и прочих несущих смерть бедствий.
Луи Беттенкур, «Полная история Элидэна»
I. О яблоках и яблонях
– Все началось с кроличьей норы, – сказал Габриэль.
Последний Угодник смотрел на трепещущее пламя лампы, словно на лица давно ушедших. В воздухе, замутняя его, все еще витали остатки красного дыма; слышно было, как горят, потрескивая на разные лады, волокна фитилька. В уме, оглашенном кровогимном, годы, разделявшие тогда и сейчас, казались минутами.
– Вспоминаю это все, – вздохнул Габриэль, – и смешно становится. Я оставил позади гору пепла высотой, наверное, до небес. Соборы в огне, города в руинах, могилы, переполненные телами праведников и мерзавцев… Но вот с чего все поистине начинается… – Он недоуменно потряс головой. – Так это с небольшой дыры в земле. Люди, конечно же, все запомнят иначе. Барды станут петь о Пророчестве, а священники – трепаться о замысле Вседержителя. Но я еще не встречал ни одного честного менестреля, холоднокровка, и ни одного священника, который не был бы дрянью.
– Ты вроде бы и сам – человек веры, Угодник, – напомнил Жан-Франсуа.
Габриэль де Леон встретил взгляд чудовища со слабой улыбкой.
– До наступления ночи оставалось еще два часа, и Бог решил поднасрать мне. Местные обрушили мост через Кефф, и пришлось тащиться на юг, к броду у Гахэха. Земля суровая, но Справедливый долж…
– Погоди, шевалье. – Маркиз Жан-Франсуа крови Честейн вскинул руку и положил перо между страниц. – Так не пойдет.
– Нет? – удивился Габриэль.
– Нет, – подтвердил вампир. – Это рассказ о том, кто ты есть. Как все это произошло. История не начинается с середины. История начинается с начала.
– Ты хочешь узнать о Граале. Рассказ о нем и начинается с кроличьей норы.
– Как я уже сказал, эта история для тех, кто станет жить спустя долгое время после того, как сам ты отправишься на корм червям. Начинай потихоньку. – Жан-Франсуа помахал изящной рукой. – Родился… рос…
– Родился я в луже грязи под названием Лорсон. Рос сыном кузнеца. Старшим из троих детей. Ничем не выделялся.
Вампир окинул его взглядом с ног до головы.
– Мы оба знаем, что это не так.
– Что ты знаешь обо мне, холоднокровка? Собери все это в кучу, отожми воду, и получишь, сука, щепотку сведений.
Тварь по имени Жан-Франсуа изобразила легкую зевоту.
– Ну так просвети меня. Твои родители. Они были набожными людьми?
Габриэль хотел уже отчитать его, но слова так и замерли у него на губах, стоило присмотреться к книге на коленях. Холоднокровка не просто записывал за Габриэлем каждое слово, он еще и зарисовки делал: пользуясь своей противоестественной быстротой, набрасывал в миг по несколько штрихов. На глазах у Габриэля линии складывались в образ: портрет мужчины в три четверти. Измученный взгляд серых глаз. Широкие плечи и черные как ночь длинные волосы. Резко очерченная челюсть, покрытая мелкой щетиной и потеками запекшейся крови. Под правым глазом – два шрама, длинный и короткий, похожие на дорожки от слез. Это лицо Габриэль знал так же хорошо, как свое.