Таковы были основные меры, посредством которых попытались осуществить переход от континентальной блокады к свободе мореплавания. Меры эти, задуманные в духе похвальной умеренности, получили всеобщее одобрение.

Король по-прежнему уверенно и спокойно рассматривал все вопросы и предоставлял действовать министрам, когда речь шла не об основах его власти или интересах эмиграции. Так, в отношении государственного имущества творилось подлинное насилие, и если бы Людовик мог, он вернул бы его прежним владельцам. В частности, он весьма неодобрительно отнесся к аресту Дара и Фальконе, авторов нашумевших брошюр. После недолгого следствия обоих адвокатов отпустили на свободу под бурные рукоплескания эмигрантов, которые навещали их и окружили заботами во время недолгого заключения и продолжали окружать заботами после выхода из тюрьмы.

Король вставал также на сторону телохранителей в их стычках с национальными гвардейцами и с армией, поддерживая их любой ценой. Не переча королю, его министры старались только предупреждать новые столкновения или исправлять их последствия, если не удавалось их избежать. В остальном Людовик предоставлял министрам действовать самостоятельно, чем они с удовольствием и занимались.

Граф д’Артуа, вернувшийся из Сен-Клу в Париж, по своему обыкновению проявлял большую активность, принимал просителей из провинций, давал им обещания, которые не мог выполнить, и всячески потворствовал их страстям, что постепенно делало его предметом всех надежд ультрароялистов. Из любопытства, привычки во всё вмешиваться и свойственной слабым людям недоверчивости он постепенно завел в своем окружении полицию, состоявшую из интриганов, служивших в полиции при предыдущих режимах и искавших при павильоне Марсан (занимаемым графом во дворце Тюильри) должностей, в которых им было отказано в Генеральном управлении полиции. Граф с удовольствием собирал с помощью своей полиции всевозможные пикантные и тревожные слухи и передавал их королю, дабы показать, что или ему плохо служат, или он не умеет заставить служить себе, и, пока он почитывает классических авторов, устои монархии всячески подрывают и угрожают ей новыми катастрофами. Людовик XVIII, которого осведомлял Беньо, старавшийся доказать безосновательность сведений графа д’Артуа, несколько раз советовал брату отказаться от сплетен и оставить его в покое. Но граф продолжал свою деятельность, только реже докладывал королю.

Один из его сыновей, герцог Ангулемский, человек небольшого ума, но смирный и скромный, не стремившийся к роли большей, нежели та, что ему отвели, разъезжал в ту минуту по Западу, стараясь внушить народу чуть больше почтения к королевской власти; другой сын, герцог Беррийский, имел поначалу успех в войсках, но уже начинал задевать их резкостью, которую сдерживал поначалу, однако стал сдерживать куда меньше, когда обнаружилось, как трудно привязать армию к Бурбонам. Все три принца разделяли слишком многие склонности своих друзей, чтобы противостоять их влиянию и предотвращать их ошибки. Каждую минуту они прибавляли какую-нибудь новую демонстрацию к тем происшествиям, которыми старались воспользоваться их недоброжелатели.

Впрочем, происшествия эти ничего не значили бы, если бы имелось твердое правительство, которое строго соблюдало бы закон и соответствовало собственным институтам. К несчастью, толпу министров без влияния, лишенных главы и действовавших вразнобой, нельзя было назвать правительством. Министр внутренних дел Монтескью, весьма рассудительный для человека его происхождения и его партии, с легкостью и успехом выступавший в палатах, тем не менее был самым неспособным администратором, ибо не обладал ни твердостью, ни усидчивостью. Отозвав из провинций чрезвычайных уполномоченных, он оставил на должностях большинство имперских префектов, даже не объяснившись с ними. Пусть бы оставили на местах специальных чиновников (уполномоченных по финансам или управляющих мостами и дорогами, ибо заменить их было некем), но нельзя было оставлять префектов, которые являлись фигурами политическими, обязанными в точности представлять дух и чувства нового правительства. Однако, за неимением пригодных людей, – ибо роялистская партия, длительное время далекая от дел, почти ими не располагала, – Монтескью был вынужден оставить на должности многих префектов Империи. Он мог хотя бы перевести их в другие департаменты, что избавило бы их от неприятной необходимости противоречить себе на глазах подчиненных. Но он не сделал и этого, и только в тех департаментах, где было некоторое количество старых дворян, считавшихся способными нести государственную службу, назначил их префектами или супрефектами и предоставил действовать по вдохновению. В результате префекты-роялисты отдавались своим страстям, а бывшие имперские префекты проявляли крайнюю слабость из страха навлечь на себя гнев роялистов. Одни смело творили зло, другие им потворствовали, слушая, как хартию принародно называют временной уловкой Бурбонов, которые довершат реставрацию, когда окрепнут, восстановят