Людовику XVIII был оказан самый теплый прием. Возможно, при встрече графа д’Артуа волнение от воспоминаний, которые пробуждали Бурбоны, и было сильнее, ибо тогда его испытывали впервые. Но размышления убедили всех, что нет ничего лучше, чем призвать Бурбонов, что только они обеспечат теперь мир и умеренность. Это было общее мнение среднего класса, судей здравых и беспристрастных в вопросах управления. Особенно хорошего мнения эти люди были о короле, заслужившем репутацию мудрого человека своим сдержанным поведением; а поскольку средний класс имел на народ большое влияние, то их рукоплескания Людовику XVIII вызывали горячие рукоплескания простых парижан. Благородное лицо монарха, смягченное удовольствием, понравилось всем, кто сумел его разглядеть. Радуясь миру (а миру радовались все), публика с готовностью принимала образ престарелого отца, возвратившегося к своим чадам, и самые почтительные возгласы сопровождали карету с семьей Бурбонов до собора Нотр-Дам. После религиозной церемонии августейшее семейство направилось к своему вновь обретенному дворцу.

На следующий день представители государственных органов посетили королевскую семью и повторили всё те же речи. Войска союзников продефилировали перед Людовиком XVIII, сидевшим на балконе дворца в окружении европейских государей, которые любезно уступили ему главное место, желая таким образом засвидетельствовать уважение к Франции и ее королю.

После нескольких дней церемоний и приветствий приходилось, наконец, браться за нелегкое дело примирения прошлого с настоящим. Следовало предоставить компенсацию классам, измученным длительным изгнанием, не оскорбив при этом нацию, которая не желала, чтобы ее приносили в жертву чьим-то частным интересам;

изыскать в двадцати пяти годах кровавых ссор крупицы истинного и верного и попробовать составить новую систему правления. Это было делом трудным, почти невозможным, если только решающее влияние на двор и правительство не окажет твердый и просвещенный ум самого короля, одного из принцев или министров. Произойдет ли что-либо подобное? Ответа на этот вопрос никто тогда не знал.

Во время недолгого правления графа д’Артуа правительство носило временный характер, а министры именовались комиссарами различных министерств. Теперь нужно было сформировать правительство окончательно. Людовик XVIII сохранил заведенное графом д’Артуа разделение на королевский совет и министров, притом что некоторые министры были постоянными членами совета, а иных вызывали на его заседания лишь по конкретным делам их ведомств. Он только сделал окончательные назначения на все должности, и вот каковы были эти назначения.

Никто не хотел отстранять от управления финансами барона Луи, который за недолгий срок приобрел всеобщее доверие. Он и был назначен главой этого департамента. Генерал Дюпон, достаточно хорошо знавший армию и старавшийся всячески удовлетворить ее требования, был оставлен на должности военного министра. Малуэ, честный и трудолюбивый человек, остался морским министром. Из королевского совета призвали в правительство, одновременно оставив и в совете, Талейрана и Монтескью. Хотя комиссаром иностранных дел был Лафоре, переговорами о перемирии руководил Талейран, и только он мог вести переговоры об окончательном мире, а потому получил постоянную должность министра иностранных дел, оставшись и первым после принцев членом королевского совета.

Аббат Монтескью, несмотря на церковный сан, не желал быть ни кардиналом, ни послом при Святом престоле; он хотел стать министром во Франции. Сферу внешней политики, обреченную, по его мнению, на длительное затишье вследствие наступления мира, он охотно оставил Талейрану, которому она к тому же принадлежала по праву, а для себя приберег сферу политики внутренней, которой назначалось сделаться весьма бурной. Управление собственно полицией под наименованием