Кто станет осуждать такое проявление добродетели? Меня же прочили в священники. Я тихо рассмеялся в сгиб локтя, надеясь, что Кира и охранники не видят этого. После случившегося сегодня мне крайне важно было оказаться вне наблюдения. Наедине со своими мыслями. Как бы я ни жаждал вырваться из дома предков, расставание тревожило ничуть не меньше. Вспыхнувшие в небе звезды давили на меня, пугая так, как никогда не пугала Обитель Дьявола.
Древняя мудрость, своего рода проклятие, гласила: «Чтоб ты жил в интересные времена». Полагаю, как раз тогда я и жил. После захода солнца чернота космоса надвинулась на меня, и я каким-то образом почувствовал, что сьельсины подбираются все ближе. Я будто бы уже различал похожие на замки корабли, спускающиеся с ночного неба, хотя никогда прежде их не видел. В моем воображении башни тянулись ко мне, словно холодные пальцы, – тонкие конструкции, покрытые льдом, сверкающим подобно дворцу злобных фей. Была ли эта картина простой иллюзией или будущее каким-то образом прорвалось в мое настоящее? Наверное, виной всему было уныние, сжимавшее мою душу, – мучительный страх перед скорым расставанием с домом.
Я только теперь начал ощущать его. Угрозы отца сделать меня священником никогда не казались мне реальными, поскольку я с легкостью отмахивался от такой возможности. Но пластиковая карта уже лежала в кармане, горький привкус шантажа все еще чувствовался на губах. И мысль о том, что я должен вскоре покинуть этот жалкий город – единственный мой дом, – навалилась на меня так же грубо и внезапно, как те подонки-плебеи на мотоциклах.
– Милорд?
– Да, лейтенант?
Я вздрогнул и отошел от перил. Кира стояла в напряженной позе возле двери в пентхаус, обхватив себя руками и потупив глаза.
– Что-то не так? – улыбнулся я и подумал, что могу смотреть на нее, не отводя взгляда, как приходилось делать при разговоре с отцом. Завитки волос цвета кованой бронзы, словно в видениях Петрарки, обрамляли ее сердцевидное лицо, тонкий силуэт казался особенно изящным.
– Сир, я только хотела сказать, что дверь заперта. Никто не сможет войти или выйти, не потревожив охрану.
– Что?..
Потребовалось время, чтобы смысл ее слов проник сквозь туман в голове, поднятый ее красотой и моей жалостью к себе.
– Ах да… Очень хорошо, Кира. Скажите этим двоим гоплитам, что они могут идти. Или пусть сменяются, если им так больше нравится.
– Простите, сир?
– Они могут караулить по очереди. – Я покачал пальцем. – Пусть так и сделают.
Лейтенант отдала мне салют, прижав кулак к груди:
– Непременно, сир, – и повернулась к двери.
– Кира…
Она остановилась, все так же напряженно, хотя я не понимал причины.
– Милорд, – слабым голосом произнесла она, а затем набралась смелости: – Зачем вы это делаете?
– Что я делаю? – заморгал я в искреннем недоумении.
Так и не обернувшись, она ответила:
– Называете меня по имени. Так не принято.
Холодный голос отца прозвучал у меня в голове: «Так не принято, милорд». Я заставил его утихнуть. Но страсть была сильнее осторожности, и я невнятно пробормотал:
– Я просто хотел… чтобы мы были чуточку ближе, вот и все.
Она повернулась ко мне, и в ее зеленых глазах читалось понимание – понимание и… страх? Конечно же нет.
– Простите, я не хотел вас обидеть.
– Я ваша слуга, сир. Вам не нужно извиняться. – Она отчаянно покачала головой, прикрыла глаза и спросила: – Но… почему я?
– Простите?
Низко над нами пролетел флайер, и потревоженное защитное поле пентхауса слабо замерцало в воздухе. Я проследил за тем, как машина удаляется, мигая в сумерках красными и зелеными габаритными огнями. Лейтенант стояла, выпрямившись и выставив вперед тонкий подбородок.