– Десять плетей Ото Радна за такие слова и ещё десять плетей за то, что сказаны были эти слова при мне.

То голос этот, заставивший вздрогнуть всех, принадлежал Одону, командиру десятки. Но спустя другое мгновение воины немедленно исполнили сей приказ десятника. Быстро был повержен этот Ото Радна пузом вниз, и на оголённую спину вот уже готовы были обрушиться первые удары плетью, когда и хмыкнул злорадно Баяр-Туяа. Нет, не остановились совсем воины, но чуть замедлили исполнение. Тот же голос грозных повелений заставил всех обернуться к тому, к кому и направился он тем же тоном всесильной власти:

– Двадцать плетей этому парню за его злорадство.

И не потребовалось долгого времени, чтобы и его повергнуть на землю со спиной оголённой. Спустя ещё немного и двадцать плетей со свистом были отпущены ему как самое лучшее воспитание. Пусть дойдёт до мозгов и сердца. Но не до конца проделало свой путь до мозгов гибких, не гибких, но до сердца отважного точно, когда один из наказанных повторил только что совершённую глупость другого. То им оказался тайчиут Ото Радна, не удержавшийся от такого же проявления радости за то, что и не один был удостоен такой «чести». И опять голос грозного повеления:

– Ещё десять плетей.

И опять же остальными воинами было проделано прежнее действие, и опять же, но уже в одиночестве этот тайчиут получил следующую порцию лучшего воспитания. Наконец-то оно проделало путь до мозга не очень гибкого, но до сердца отважного. Теперь-то уж точно лицо этого Ото Радна приобрело каменное выражение как и всех остальных. А этот сметливый парень с севера давно и сразу предстал как все. И знать бы ему, что зоркий взгляд десятника приметил это. И надолго зазвенели спины, как напоминание о, весьма, должном поведении.

Да, сразу стал понимать Баяр-Туяа, что в этом небольшом пространстве десятки этот Одон, командир десятки и есть хан, судья и отец родной одновременно. И никогда не возникнет в голове и в сердце такое кощунство как ослушание приказа. А что если…? Но тогда и не удостоишься смерти аристократа как ломание хребта без пролития крови. Голова с плеч и только.

Через много веков в начале третьего тысячелетия напишет историк Дмитрий Чулов, что опубликует журнал «Вокруг света»: «Командира каждого подразделения выбирали, исходя из его инициативы и храбрости, проявленных в бою. В подчинённом ему отряде он пользовался исключительной властью – его приказы выполнялись немедленно и беспрекословно, такой жестокой дисциплины не знало ни одно средневековое войско».

Смотр был закончен. Но потом уж началось это, завертелось, завихрилось.

Баяр-Туяа дали новый лук, изъяв прежний. Конечно, после надлежащего воспитания он принял молча новый лук, которого уже в руках оценил его достоинство. Он лучше его прежнего, намного лучше. Не успел выстрелить, но понял чутьём охотника лесного племени. Но кроме лука он стал обладателем пики, которого у него никогда и не было. Вот уж радость, но которую он скрыл в душе на всякий случай, приняв его с тем же каменным выражением лица, как и у всех остальных воинов. А потом уж и понеслось. Пошло исполнение слов Чингисхана, переданных торжественно Джэбе.

Десять сотен, одна к другому, навострились в едином порыве. Тысяча взоров устремились туда, где и взмахнёт флажок Доржитая, командира тысячи. Тысячи монгольских коней взвились в такой же напряжении, как и хозяева, опытные воины межплеменных войн и совсем ещё зелёные юнцы, к которым и относился Баяр-Туяа. Но вот поднялся высоко вымпел тысячника и стремительно взмахнулся вниз.

– Урагшаа!!! – крик Исунке-багатура всё же опережал в напористости такие же крики остальных сотников.