– Огнелис, так ты, оказывается, стабилизатор, – ошалело пробормотал я, поворачиваясь к артефакту.

– Команда непонятна. Мне продолжать?

– Продолжать, – велел я, зачарованно глядя на камешек в левой руке. Артефакт сиял мягким зеленоватым светом, вибрация усилилась и уже обволакивала всё тело. – От меня, говоришь, пришёл запрос?

– Да, хозяин.

– Прекрасно! – я запрокинул голову и расхохотался.

С Файрфоксом-1 артефакт работает как надо! Кто бы мог подумать, я смог! С чего начать: с руки или с ноги? Или с правого глаза? Или с ушей?

Мне казалось, артефакт сам знает. Он дышал и пульсировал у меня в руке, этрийский кристалл, как его называют люди, мурчащий камень.

В его светящейся поверхности я различал своё отражение, уже начавшее изменяться – я превращался в прежнего себя. Кожаный колпак сполз с головы и свалился на пол, волосы – мои настоящие густые рыжие волосы – падали мне на лоб и плечи, а уши… бог с ними, с серёжками, пускай остаются.

– Огнелис, – едва переводя дыхание, прошептал я, – когда закончим, попробуем и тебе сделать новую шкурку.

За окном падал снег. Густые пушистые хлопья ложились на дорожки парка, оседали на ветках деревьев, белыми бабочками танцевали вокруг фонарей, отчего те казались фантастическими голубыми лунами, висящими в колышущемся белом мареве.

Петрович сидел, подперев руками подбородок, и уныло глядел на празднично накрытый стол. Егоровна, сдавая ему смену, позаботилась обо всём: и скатёрка беленькая, и огурчики, и колбаска, и перец фаршированный, и запотевшая бутылка «Калгановки». Правда, «Калгановку» Петрович принёс сам, потихоньку, зато стол был полным. Он налил до краёв свою любимую гранёную рюмку, поднёс её к губам… и поставил обратно на стол.

– Вот ведь жизнь! У Егоровны сейчас, небось, дым коромыслом – внук Витька приехал с друзьями, а мой Сашка всё по заграницам мотается. То ли философский камень ищет, то ли Атлантиду… И внук Петька с ним. Тоже археологом хочет стать. И чего хорошего? Два года уже их не видел. Петька, правда, пишет. Часто и помногу, деда не забывает.

Петрович тепло улыбнулся и снова поднял рюмку. И опять поставил её на стол. В одиночку пить не хотелось.

– Вот жизнь! В рождественскую ночь пропадает человек ни за грош!

Старик выбрался из-за стола и вышел в ярко освещённый вестибюль. Кот Тимофей, как всегда, сладко спал на широкой батарее да ещё на новеньком матрасике в ярко-красный горошек.

– Тимка! – позвал Петрович. – Хватит дрыхнуть, счастье своё проспишь. Иди посиди со мной.

Кот приоткрыл блестящий зелёный глаз, потянулся и повернулся на другой бок, к Петровичу спиной.

– И ты, Брут!.. – горько сказал старик и поплёлся обратно. В зале мигнула и мелодично зазвенела гирлянда на ёлке. Девять часов.

За окном падал снег, светили фонари, в дворницкой было тепло и уютно, только на праздничном столе сиротливо стояла гранёная рюмка, полная золотистой ароматной жидкости.

– Вот жизнь! Эдак я весь праздник один просижу. Надо срочно принимать меры.

Петрович прошёл в зал, включил весь свет, какой только было можно, и неторопливо стал обходить картины.

– Этот, в очках, с книжкой, не годится: после второй рюмки заснёт. Может, вот этот рыцарь? Нет, больно молодой да здоровый, ему ящик одному нужно. Да и железа на нём многовато – паркет испортит, Егоровна тогда меня в порошок сотрёт… Сталевар?.. Лицо доброе, хорошее, да, скорее всего, скучно с ним будет. Работа, план пятилетний… Том Сойер?.. Пацан классный, но только с ребёнком пить нельзя. Байкер?.. Этот свой мотоцикл ни за что не оставит, а мотоцикл нам здесь без надобности…