Специальная газовая камера не строилась. Использовалось подходящее по планировке помещение больницы, пристройка к приемному отделению или комната, куда помещали умалишенных, там они и сидели. Это помещение переоборудовалось под газовую камеру. Его герметизировали, устанавливали там специальные двери и окна, а затем прокладывали несколько метров газовой трубы, что-то вроде трубы с отверстиями. Снаружи этой комнаты стоял баллон, баллон со сжатым газом, плюс необходимое оборудование, подручные инструменты, манометр и т. д.
Руководство программы Т4 выбрало для испытания метода убийства газом старую тюрьму Бранденбурга-на-Хафеле, ставшую первым в истории действующим центром умерщвления. На демонстрации применения газа, проведенной на восьми пациентах мужского пола не позднее января 1940 г., присутствовало множество высокопоставленных чиновников, включая Карла Брандта, Филиппа Булера, Виктора Брака, Леонардо Конти, Пауля Ниче и будущего руководителя Бранденбургского центра умерщвления Ирмфрида Эберля{45}.
3 апреля 1940 г. Брак довел до собрания Немецкого совета муниципалитетов (Deutscher Gemeindetag) свои соображения о целесообразности расширения программы «эвтаназии». Слова Брака, известные из записей одного из участников собрания, мэра города Плауэна Ойгена Вёрнера, – поразительный набор оправданий убийства душевнобольных – на любой вкус:
В многочисленных психиатрических больницах рейха содержится бесчисленное множество неизлечимо больных людей всех мастей, которые не приносят никакой пользы человечеству, а, наоборот, являются обузой и требуют бесконечных расходов на содержание, при этом перспектива, что эти люди когда-нибудь снова станут здоровыми, полностью отсутствует. Они ведут там вегетативный образ жизни, на манер животных; это антисоциальные люди, недостойные жить […]. Они только отбирают еду у других и часто требуют двойной и тройной заботы. Остальных следует защитить от них. Если уже сегодня мы сталкиваемся с необходимостью сбережения здоровых людей, то тем более необходимо уничтожить в первую очередь этих существ, хотя бы для того, чтобы лучше заботиться об излечимых больных, помещенных в психиатрические лечебницы. Место, которое освободится, требуется для всевозможных важных для ведения войны вещей: военных госпиталей, клиник, вспомогательных госпиталей. Кроме того, такого рода операция значительно снижает нагрузку на муниципалитеты, поскольку каждый конкретный случай позволяет снизить расходы на размещение и уход.
Поразительно, как идеологические соображения и материальные мотивы увязываются здесь в одно целое как нечто само собой разумеющееся. Во-первых, Брак оправдывает убийство психиатрических пациентов с точки зрения наследственного здоровья и расовой политики как наиболее быструю из возможных форм прикладной расовой гигиены. Во-вторых, он аттестует жертв как «бесполезных едоков», которые не представляют ценности для общества, так что их уничтожение сэкономит денежные средства и продукты питания. В-третьих, Брак утверждает, что «уничтожение бесполезных жизней» высвобождает необходимые силы для ухода за психиатрическими пациентами, которые классифицируются как излечимые, но в особенности для лечения солдат и гражданского населения. Этот третий аргумент, в частности, еще раз иллюстрирует важность войны для инициирования и оправдания программ «эвтаназии»{46}.
После Графенека и Бранденбурга в мае 1940 г. открылся третий центр умерщвления: замок Хартхайм под Линцем в Верхней Австрии, недалеко от концентрационного лагеря Маутхаузен. Месяц спустя убийства начались и в четвертом учреждении: замке Зонненштайн в Пирне под Дрезденом. Во второй половине 1940 г. распространились слухи о происходящем в замке Графенек, которые стали вызывать беспокойство у местного населения. 25 ноября жена Вальтера Буха, главного судьи Высшего партийного суда НСДАП, получила письмо от своей знакомой Эльзы фон Лёвис. В своем письме Лёвис сообщила, что события в Графенеке больше не являются тайной, и рассказала, что она шокирована способом и масштабами убийств (хотя и не поставила под сомнение саму программу «эвтаназии» как таковую). Она попросила жену Буха передать письмо мужу. 7 декабря Бух написал Генриху Гиммлеру, приложив к посланию это письмо. В своем ответе Буху от 19 декабря Гиммлер писал: